— Видишь ли, — продолжил он, — Дэвид был младшим другом моего отца, а я — младший друг Дэвида. По воскресеньям он приезжал ко мне в школу, и мы с ним обедали в «Искусном рыболове». — Заметив, что Бриджит не проявляет интереса к сентиментальным воспоминаниям, Николас добавил: — Его всегда окружала какая-то роковая обреченность. В детстве он прекрасно играл на фортепиано, но у него развился ревматизм, и заниматься музыкой стало невозможно. Он поступил стипендиатом в Баллиол-колледж{20}, однако проучился там всего месяц. Отец отправил его в армию, а он ушел со службы и стал доктором, только никогда не практиковал. Вся его жизнь — героическая борьба с внутренней неугомонностью.

— Фу, тоска, — сказала Бриджит.

Самолет медленно выруливал на взлетную полосу, стюардессы демонстрировали, как надувать спасательные жилеты.

— А их сын — результат изнасилования, — заявил Николас, наблюдая за реакцией Бриджит. — Только никому об этом не говори. Однажды Элинор напилась, расчувствовалась и сама мне об этом рассказала. Она долгое время не позволяла Дэвиду к себе прикасаться, они спали порознь, а потом он завалил ее на лестнице, сунул головой между столбиками перил, ну и… По закону, в браке изнасилования не существует. Вдобавок Дэвид живет по своим законам.

Взревели двигатели.

— На твоем жизненном пути… — громогласно объявил Николас и, сообразив, что его слова звучат напыщенно, продолжил нарочито вальяжным тоном: — Как и на моем, встретятся люди, которые, возможно, слишком жестоки к своим близким, но обладают невероятной притягательностью, и в сравнении с ними все остальные неимоверно скучны.

— Ой, хватит уже! — сказала Бриджит.

Самолет набрал скорость и взмыл в блеклое английское небо.

5

«Бьюик» плелся по проселкам к Синю под почти ясным небом. Лучи солнца пронзали одинокое упрямое облачко. Сквозь затемненный краешек лобового стекла Анна наблюдала, как края облака сворачиваются и тают от жары. Машина ползла за оранжевым трактором с прицепом, груженным пыльными лиловыми гроздьями винограда; вскоре тракторист великодушно махнул рукой и пропустил «бьюик» вперед. Кондиционер постепенно остужал воздух в салоне. Анна попыталась отобрать у Элинор ключи от «бьюика», но та заявила, что никому не позволяет водить свой автомобиль. К счастью, мягкая подвеска и потоки холодного воздуха несколько притупляли острые ощущения от поездки в машине с Элинор за рулем.

Было всего одиннадцать утра, и Анна с тоской понимала, что день предстоит долгий. Поездка началась с неловкого затяжного молчания, потому что Анна совершила роковую ошибку: спросила, как дела у Патрика. К сожалению, ее материнский инстинкт был сильнее, чем у матери.

— Почему все считают, что доставляют мне удовольствие, спрашивая, как дела у Патрика? Или у Дэвида? — вызверилась Элинор. — Я понятия не имею. Это только им известно.

Анна ошарашенно умолкла и лишь спустя некоторое время решилась спросить:

— Как тебе Виджей?

— Никак.

— И мне тоже. Хорошо, что он уехал раньше, чем предполагалось. — Анна все еще не знала, стоит ли упоминать о размолвке с Виджеем. — Он хотел погостить у того старика, перед которым они все благоговеют. Как его там? Джонатан… Ну, тот, который пишет книги с безумными названиями типа «Космеи и злодеи» или там «Закидоны и купидоны», помнишь?

— Ой, да. Боже мой, жуткий старикашка. В Риме он приходил в гости к матери и нес всякую чушь: «на улицах почкуются нищие» и все такое. В шестнадцать лет меня это просто бесило. А что, этот Виджей и впрямь богат? Он ведет себя так, будто купается в деньгах, хотя по виду не скажешь. Эти его наряды…

— Да, богат, — вздохнула Анна. — Очень богат. У него состояние индустриальных размеров. Разводит в Калькутте лошадей для поло, но сам в поло не играет и в Калькутту никогда не ездит. Вот это богатство.

Элинор помолчала, считая, что способна выдержать конкуренцию в дискуссии на эту тему. Ей не хотелось слишком быстро соглашаться, что не проявлять должной заботы о лошадях для поло в Калькутте — признак настоящего богатства.

— Но ужасно скуп, — нарушила молчание Анна. — Поэтому мы с ним и повздорили. — Ей очень хотелось во всем признаться, но она не решалась. — Каждый вечер он звонил домой, в Швейцарию, и часами разговаривал по-гуджаратски со своей престарелой матерью, а если она не отвечала, то сидел на кухне, кутаясь в черную шаль, как старуха. В конце концов я попросила его оплатить свои телефонные звонки.

— И что?

— Оплатил, только после того, как я на него наорала.

— А Виктор не вмешался? — спросила Элинор.

— Виктор никогда не обсуждает столь низменных тем, как деньги.

Дорога свернула в рощу пробковых дубов; по обеим сторонам теснились деревья с кольцами свежих или застарелых ран на стволах.

— Виктор много работает над книгой?

— Практически нет, — ответила Анна. — Я вообще не понимаю, чем он занимается. Вот он приезжает сюда уже восемь лет, но до сих пор не познакомился с фермерами по соседству.

— С Фоберами?

— Да. Он с ними даже не здоровается. Они живут в трехстах метрах от нас, в старой усадьбе с кипарисами у входа. Наш сад практически на пороге у Фоберов, но Виктор с ними не заговаривает, якобы потому, что его им не представили.

— Надо же, как австриец обангличанился, — улыбнулась Элинор. — О, подъезжаем к Синю. Там есть забавный ресторанчик на площади, напротив заброшенного фонтана, полностью заросшего мхом и папоротником. А в ресторанчике по стенам развешаны головы вепрей с отполированными желтыми клыками и пастями, раскрашенными алым. Такое ощущение, что звери вот-вот выпрыгнут из стен.

— Ужас какой, — сухо заметила Анна.

— В конце войны немцы расстреляли всех мужчин в деревне, кроме Марселя, нынешнего хозяина ресторанчика. Потому что Марсель был в отъезде.

Своим безумным порывом сочувствия Элинор совершенно ошеломила Анну. Они отыскали ресторанчик, и Анна вздохнула с облегчением, к которому примешивалось некоторое разочарование: над сумрачной сырой площадью не витал дух жертвенности и возмездия. Стены скудно обставленного ресторанчика были обиты светлыми пластмассовыми панелями «под сосну», и на них висели только две головы вепря, озаренные резким светом голых флуоресцентных ламп. После закуски — запеченных дроздов (полных дроби) на пропитанном жиром поджаренном хлебе — Анна уныло ковыряла кусочки темного тушеного мяса на груде переваренной лапши. Красное вино, холодное и резкое на вкус, подали в старых зеленых бутылках без этикетки.

— Замечательное место! — сказала Элинор.

— Да, атмосферное, — кивнула Анна.