Орлику.

Экс-король тяжело откинулся на спинку кресла и как-то странно

передернул плечами, будто хотел сбросить с них то, что раздражло его и

тяготило.

– Достойная монета, мой капитан. И чеканенная при дворе уважаемом.

Вот теперь я уже спокойно буду отправляться в неблизкий наш путь. Идите, о

времени отъезда и обо всем другом вас уведомят.

Лещинский еще долго ходил по кабинету, будто собрался его таки

перемерить шагами, и мысли его неслись снова на восток, снова к Варшаве и

даже дальше, мысли почему-то заняты были человеком, который принес ему и

его отчизне больше всего зла, – Петром Первым.

Станислав Лещинский вспоминал русского императора не столько из-за

обиды – после катастрофы под Полтавой, потеряв королевскую корону, он

вынужден был выехать из Польши во Францию, и не столько из-за желания

неудовлетворенной мести – весной 1711 года польский военный отдел

Потоцкого посылал на помощь войскам Филиппа Орлика, чтобы освободить

Гетманщину от московской орды, но намерениям этим не судьба была

осуществиться. Вспоминал Петра даже не из-за злорадства – московского

императора давно черви сгрызли, а он, Станислав, жив и еще может

реализовать новые планы. Скорее думал о покойном враге с каким-то

несогласным удивлением: почему польские старшины, старшины Ивана

Мазепы и Филиппа Орлика, которые обучались в лучших европейских

университетах, прошли военную подготовку при именитейших королевских

дворах, владели многими языками, в конце концов, закаленные в нелегких

битвах, в которых отмечались настоящей, а не показной храбростью, так вот,

почему они не оказались сильнее московских старшин? Неужели культура,

образованность и рыцарство всегда беспомощны перед хамством,

бескультурьем и варварской дикостью, как может быть беспомощно культурное

растение перед тучами дикой саранчи?

Уроженец Львова, Станислав Лещинский хорошо знал менталитет и

польского, и украинского народов, их сильные и слабые стороны, но

неизменно верил в стойкость их душевного костяка, в упорство и чистоту духа.

А может, дело в государственном устройстве? Как обеспечить вольность для

народа и вместе с тем крепкие государственные устои? Какую-то долю этих

мыслей он излагал сейчас в книге «Свободный голос, обеспечивающий

35

свободу», в которой писал о необходимости реформы для укрепления Речи

Посполитой. Книга была уже почти завершена.

В душе Станислав Лещинский в поражении украинцев и шведов под

Полтавой, ставшей и его личным поражением (нашествию противостояло

немало поляков), винил в значительной мере Карла ХІІ. В России, в глубоких

Петровых тылах, как раз вовремя разгорелось и грозило стать неугасаемым

восстание Булавина. Оно ширилось с невероятной скоростью: как при

настоящем пожаре внезапно срывается ветер и пламя с треском, с

негаданным еще недавно и внезапным вихрем мчится со скоростью арабского

скакуна, охватывая и безжалостно пожирая все вокруг. Лещинский думал, что

шведский король мог воспользоваться моментом, не затягивать генерального

сражения, ударить стремительно по напуганному бунтом и растерянному

Петру. Вместе с тем Карл ХІІ проявил неоправданное великодушие, дал

возможность из монаршей солидарности подавить бунт простонародья,

надеясь на такое же благородство московского императора. Черта с два!

Здесь не Версаль – здесь Восток, здесь особая арифметика азиатского

коварства.

Станислав Лещинский о Петре І знал много – при европейских дворах

смеялись, изумлялись, приходили в негодование и… вместе с тем приходили в

ужас от московского царя. И что приметно: уточняя эти пересуды, он редко

наталкивался на преувеличения, скорее наоборот. Лещинский был уверен, что

со временем этот ужас и грязь, которая сопровождала его восточного врага,

выплеснется за пороги королевских дворцов и, как бы ни прятали правду

придворные русские историки, люди будут знать обо всем – от скандального

«большого посольства» молодого царя, который выставил на посмешище

Россию – к позорной смерти от венерической болезни.

…Прошли столетия, и в самом деле все выплеснулось: на страницы

солидных монографий историков, в радиоэфир, на полосы

незаангажированных журналов и газет, пошло кочевать страницами книг.

Одно из первых ведер нечистот в лицо России Петр выплеснул своим

«большим посольством». Официоз в продолжение нескольких столетий

выдавал его за весьма революционную штуку – дескать, царь учил в Европе

погрязших в азиатчине земляков. А вот как ныне (08.09.2002 года) повествуют

об этом историк Московского госуниверситета Дмитрий Зелов и журналист

Елена Ольшанская. Фрагмент из передачи «Великое посольство» на радио

«Свобода»:

Дмитрий Зелов: «В Англии он нашел то, чего искал – нашел уже

непосредственно точную науку, основанную на теоретических расчетах,

основанную на чертежах. Но здесь чувство меры ему изменило. В Дэпфорде

Петр поселился в доме члена английского научного общества Эвелина. Но

Эвелин в этот момент сдавал свой дом адмиралу Бенбоу. Адмирал Бенбоу

нехотя уступил достаточно хороший и приличный дом Петру и его свите.

После нескольких месяцев пребывания, когда уже русские оставили этот

36

дом, адмирал Бенбоу, увидев свои владения, пришел в ужас. Этот факт

достаточно мало известен. Если крупные историки, такие как, скажем,

Богословский или Ключевский, не могли обходить его вниманием, они

старались писать об этом факте по минимуму, либо рассказать о том,

что, возможно, просто Бенбоу хотел поживиться за счет казны и

приукрасить то, что осталось. А что же реально было? Реально

английские газоны, которыми так славится Англия, трава была стерта до

земли. Более того, были поломаны все садовые деревья, была поломана

ограда, полностью были испорчены стекла в доме. По воспоминаниям

английских современников, Петр со своими друзьями устраивал катание по

газонам на садовой тачке на скорость».

Елена Ольшанская: «После отъезда Петра хозяин дома в Дэпфорте

подал жалобу властям, перечислив все поломки и потери в доме. Кроме

уничтоженного сада и разбитых окон, речь шла о сожженных в каминах

дорогих стульях, загаженных, прожженных драгоценных коврах, изодранных

обоях, испорченном и порванном постельном и столовом белье,

простреленных и проколотых картинах, разбитых каминах… Король

Вильгельм безропотно заплатил хозяину 300 фунтов. Он и сам однажды

посетил Петра в этом доме, где на него напала обезьяна – любимица

Петра. Царь спал в одной комнате с 4-5 людьми, при нем был шут. Когда

вошел король Вильгельм, астматик, несмотря на холод, он попросил

открыть окно: воздух в дом был ужасен».

А вот как вел себя император не в далекой и чужой Англии, а ближе, в

«братской» Беларуси, с «единокровными славянами». Следует обратиться к

обширной цитате, так как она убедительно свидетельствует о духовных

наследниках Петра І, их деяниях спустя столетие, их отношении к «меньшему

брату», независимо белорус то или украинец. Читаем Игоря Литвина

«Затерянный мир, или Малоизвестные страницы белорусской истории»:

«Время нахождения российской армии в Полоцке трудно назвать иначе,