Мне показали самодельную противотанковую гранату. Обструганную палку с прикрученными проволокой двумя толовыми шашками и ручной гранатой «РГД-42», как взрыватель.

— Эта штука мне по сорок первому знакома, — засмеялся я. — Мы их «чуча-мама» называли. Гусеницу порвет, если удачно бросить.

Увидел я и «максим» с кожухом, плотно замотанным обледеневшим брезентом. Внутри продырявленного кожуха была вода со льдом. Мне объяснили, что при стрельбе лед быстро тает, и приходится держать мелко наколотый лед или воду, смотря по погоде. Капитан мне пришелся по душе. И то, что был побрит, с чистым подворотничком, туго затянутой телогрейкой, с кобурой и планшеткой на ремне. Неподалеку стояли два сгоревших немецких танка Т-3.

— Ваша работа? — спросил я.

— Нет, — покачал он головой. — Батарея «сорокапяток» подбила.

— А сейчас пушки где?

— Разбили фрицы. Но они эти два гроба раздолбали. Один и мы добивали. Бутылками с бензином.

К разъезду добрались благополучно. Обнаружили у насыпи «ЗИС-5» с поврежденным мотором и несколько тыловиков. Ждали, пока водитель и его добровольные помощники отремонтируют машину. На меня смотрели с опаской. Наверное, боялись, что я их погоню в окопы, как это часто случалось с отставшими от своих тыловиками. Полустанок был разбит авиабомбами и артиллерией. Множество воронок, торчавшие обломки рельсов, разбитые и сгоревшие вагоны, платформы. Месиво ломаных, как спички, шпал, остовы грузовиков, пушечные лафеты, множество закопченных снарядных гильз, невзорвавшиеся головки снарядов, клочья брезента… Оглядев несколько более-менее сохранившихся вагонов, я спросил у тыловиков:

— Тут комендант или кто-то ответственный есть?

— Никого нет. Если харчами поживиться решили, то поздно. Пшеницу горелую и ту растащили.

— Харчами и спиртом мы у вас разживемся, — резко ответил я. — Но сначала нам боеприпасы нужны.

— У нас ничего нет, — слишком поспешно ответил лейтенант, видимо, старший среди тыловиков. — А снаряды в ящиках вон на той платформе лежали.

У лейтенанта были добротные яловые сапоги, полушубок с погонами, да и остальная компания была одета по первому сроку. Я увидел, что лейтенант растерян, а в кузове лежат двое раненых. Интендантам тоже досталось, машину продырявили, поэтому и смыться не успели.

— Ладно, пойдем, покажешь, где снаряды и патроны. Захвати с собой своих бездельников. Нечего им тут рот разевать. Анастас, ты с Кибалкой дорогу под прицел возьми.

Провозившись с час, мы перенесли на танки сотни две снарядов для «тридцатьчетверок», десяток ящиков сорокапятимиллиметровых снарядов. Нашли патроны в цинках и старые гранаты «РГД-33», которые мы не любили из-за сложности в обращении. Но все же взяли ящиков пять гранат. Пехотинцы, посланные капитаном, набивали боеприпасами вещмешки, связывали цинки обрывками брезента. Радовались:

— Теперь жить можно. Жаль, пожрать и махорки нет.

Насчет «пожрать и махорки» я обратился к лейтенанту, показав на хорошо загруженный «ЗИС». Лейтенант замялся, а один из его помощников сообщил, что последние консервы раздали вчера вечером каким-то танкистам.

— Танкистов «каких-то» не бывает, — веско ответил я. — Найду харчи, отправишься со мной в качестве десантника. О, да у тебя даже автомат имеется! А у меня на восемь десантников всего три «ППШ». Ты, пожалуй, мне пригодишься. С начальством я вопрос решу.

Сержант с автоматом со страхом смотрел на меня и дергал за полушубок лейтенанта. Оказалось, что автомат тыловикам не очень нужен, и мне его отдали вместе с двумя запасными дисками. Порывшись в ящиках и мешках, отыскали еду. Выделили нам двадцать банок консервов, полмешка сухарей, брикеты с пшенной кашей и сколько-то махорки. Кроме этого, спасая помощника, лейтенант вспомнил, что на площадке за будкой обходчика стоят бочки с соляркой и бензином. Заправились под завязку и даже наполнили запасные баки. Из брикетов и тушенки сварили два ведра супа и, обжигаясь, выхлебали его вместе с десантниками и пехотинцами капитана. Оставшиеся харчи бросили в танк, подкормить ребят.

— Повезло тебе, сержант, — смеялся мой новый механик-водитель Федотыч. — У нас десантников нехватка. Ты бы как раз подошел.

Высоко в небе в сторону Харькова шли немецкие двухмоторные «хейнкели». Мы заторопились. Лейтенант и его подчиненные проводили нас с явным облегчением. Тем более что у них уже завелся мотор, и водитель торопливо скреплял проволокой трубки и шланги. Отъезжая, смеялись. Все же боеприпасами и горючим разжились. Сытые. Ну и сглазили свою удачу.

Обратный путь оказался несчастливым. Ехали вроде осторожно, но грохот «тридцатьчетверки» слышно издалека. Вынырнув из-за поворота, вдруг увидели два тупорылых грузовика. Немцы уже отцепили гаубицы. Одну спешно наводили на нас, вторую разворачивали за станины. До них было метров сто с небольшим. Танк Анастаса Скариди рванул вперед и, обгоняя меня, мчался на немецкие гаубицы. Наверное, самолюбивым парнем двигала обида, что его считают трусом. Желание загладить свое вялое поведение в предыдущем бою толкнуло младшего лейтенанта на отчаянный поступок. Он успел выстрелить на ходу. Конечно, промазал, а с трансмиссии уже спрыгивали десантники и пехотинцы с вещмешками, набитыми патронами.

Я слышал треск двух его пулеметов и знал, что сейчас произойдет. Но целиться мне мешала летящая по прямой «тридцатьчетверка» упрямого грека. Я выстрелил в тупой лоб грузовика, с крыши которого частыми вспышками бил пулемет, затем ахнула гаубица. Осколочно-фугасный снаряд, который в спешке загнали в ствол немецкие артиллеристы, весил 15 килограммов. Если бы ударили бронебойным, проткнули и зажгли танк в момент, не оставив в живых никого из экипажа. Но снаряд взорвался рядом со стволом «тридцатьчетверки». Толстая пушечная подушка и лобовая броня под ней выдержали взрыв, хотя пушку снесло начисто, а башню сорвало с погона и развернуло. Иван Федотович Иванов, наш механик, не дожидаясь команды, вылетел на обочину. Я, торопясь, выпустил снаряд, который взорвался метрах в пяти позади гаубицы, но оставшиеся в живых артиллеристы заряжали свою гаубицу. Без надежды, зная, что не успеют. Но заряжали. И позади уже наводила ствол вторая гаубица.

Я ударил бортом, перевернув первую гаубицу, и, влетев на вторую, завяз гусеницами в металле. Механик с руганью дал задний ход. Ствол с дульным тормозом тащился следом. Щит, колеса и станины запрокинулись.

— Из пулемета режь! — крикнул Федотыч.

Я и сам, видя, что цели находятся в мертвом пространстве пушки, высаживал диск, давя на спусковые педали. Двое артиллеристов упали, еще двоих мы догнали. Крики, хруст тел были слышны даже сквозь рев двигателя. Потом мы протаранили грузовик, пытавшийся развернуться. Еще несколько фрицев убегали к кустам. Я не сумел их достать, потому что Леня Кибалка вставлял новый диск. С запозданием выпустил его по кустам и добавил осколочный снаряд.

Самое странное, что грузовик, в который я всадил бронебойный снаряд, тоже удирал с оторванным бортом кузова. Я выстрелил вслед. Водитель вильнул за деревья и помчался прочь. Подоспевшие пехотинцы азартно садили вслед из винтовок, но умелый шофер нас перехитрил. Зато никуда не делись обе гаубицы, исковерканные, сплющенные. Вокруг ворочались несколько тяжелораненых из расчетов. Их постреляли пехотинцы капитана, а мы подлетели к танку Скариди. Сначала вытащили стрелка-радиста. Осколками брони у него была изрешечена голова и верхняя часть туловища. Он уже не дышал. Остальной экипаж был контужен, а младшего лейтенанта сильно ударило о броню и пробило осколками. Изо рта и ушей текла кровь. Скариди, сделав несколько шагов, свалился.