— Нам что делать, товарищ лейтенант? Меня с санитаром оставили тяжелораненых охранять. Немцы прорвутся, всех побьют.

Я посмотрел на четверых тяжелораненых бойцов, лежавших на шинелях. Те из раненых, кто мог уйти, уже ушли. За этими обещали прислать подводы. Тяжелый снаряд поднял столб земли и камня метрах в сорока от нас. Все невольно присели. Вряд ли этот паренек дождется подводы.

— Может, добросите нас хоть до траншей, — умоляюще смотрел на меня сержант. — Всего пара километров. Десять минут туда и обратно.

— Нет, — покачал я головой. — Если увидят наш танк, идущий в тыл, меня без разговоров шлепнут. Несите раненых вон туда, за деревья. Я кого-нибудь пришлю. Обещаю.

Когда спрыгивал в люк, паренек сквозь шум мотора крикнул, чтобы я не забыл. Судьба! Она идет на войне рядом с каждым человеком. Этот час ремонта, возможно, спас меня и экипаж. Вскоре мы наткнулись на отступающих бойцов. Многие были ранены. Потом отступающих стало больше. По улице бежали десятки людей.

— Куда? — высунулся я из люка.

— В жадницу, — шепеляво отозвался пехотинец с перевязанной челюстью. — Немец со всех сторон прет.

Взорвались подряд три мины, потом еще и еще. Осколок звонко щелкнул о крышку люка. Бойцы бежали, спасаясь от мин, в боковые узкие переулки. Их перехлестывал огонь горящих домов и сараев. Красноармеец, не раздумывая, нырнул в горящий проход, надвинув на глаза шапку. Второй замешкался. Взрыв подбросил и швырнул его на закопченный тающий лед. Мы промчались мимо. «Тридцатьчетверка» стояла посреди улицы без башни и догорала маслянистым, чадным от солярки пламенем. Это был танк нашей роты. Людей вокруг него я не увидел, если не считать сапога, торчавшего из-под башни.

Возле бугра закапывались в землю десятка два бойцов с противотанковыми ружьями. На вопрос, далеко ли немцы, неопределенно махнули руками, показывая в разные стороны. «Тридцатьчетверка» командира роты Антона Таранца стояла у кирпичного амбара, стреляя вдоль улицы и откатываясь после каждого выстрела за амбар. Впереди стояли два наших и один немецкий танк. Все три машины догорали. Снаряд врезался в жестяную крышу амбара. В разные стороны полетели скрученные куски жести, разбитые стропила и мелкий шлак. Мусором засыпало наш танк. Я выскочил и побежал к ротному.

— Леха, кругом мандец! — громко крикнул, видимо оглушенный, старший лейтенант. — Немецкие самоходки из-за каждого угла бьют.

— Куда стрелять?

— Там впереди «артштурм» прижух. Лупит точно в лоб.

— Может, обойти?

Антон с минуту раздумывал, потом крикнул, как глухому:

— Попробуй справа! По параллельной улице. Отсчитай два переулка и на углу хорошо оглядись. Может, в боковину его уделаешь.

На параллельной улице было сравнительно тихо. Бой здесь закончился. Пока ехали, насчитали не меньше полусотни трупов наших бойцов. Возле плетня лежала перевернутая пушка с оторванным колесом. Федотыч шел на средней скорости и по возможности объезжал погибших бойцов. Иногда не получалось, и гусеница накрывала мертвое тело. Слышался ощутимый хруст.

— Чего обижаться? — бормотал механик. — Вам все равно, а нам быстрее надо.

В узкой траншее, прорытой поперек улицы, торчали каски пехотинцев. Здесь укрепились остатки роты. Взводный лейтенант рассказал, что с утра атаковали трижды, пока не убили комбата и комиссара, а в ротах осталось человек по двадцать. Дали приказ держаться на этом рубеже и ждать подкрепления.

— Хорошо, что вы прибыли! Разведка, да?

— Разведка, — ответил я, оглядывая перепачканных сажей и землей молодых солдат.

Два противотанковых ружья и два ручных пулемета. Долго они не продержатся.

— Здесь где-то стоит в засаде немецкий танк. Как бы глянуть? — спросил я.

— Стоит, сучара, — подтвердил лейтенант. — И бронетранспортер с пулеметами. Скапливаются для атаки. Сам хочешь их уделать?

— Сам.

— А может, своих дождешься?

Я не стал объяснять, что от роты осталось всего два танка, а где наш батальон, толком не знаю. Лейтенант вызвался проводить меня. Проходя мимо убитого бойца, наклонился и выгреб из подсумка несколько обойм. Не поленился передернуть затвор сломанной винтовки и вытряхнул на ладонь патроны. Все это лейтенант делал молча. Дурацких вопросов насчет боеприпасов я не задавал. И так было ясно. Влезли в полуразбитую, но почему-то не сгоревшую хату и с чердака разглядели «артштурм». Плоская буро-зеленая машина стояла в сотне метров от нас. В стороне торчал бронетранспортер и присели на корточках немецкие пехотинцы. Минометчики, приспособив свою трубу в воронке, выпускали по две-три мины.

— Там за поваленным плетнем — окоп, — шептал мне на ухо лейтенант. — Пулеметчики переулок караулят. Сволочи, наших подстерегли и человек двенадцать с ходу уложили. Может, заодно их на гусеницы намотаешь?

— Намотаю, — пообещал я. — Ты мне человек пять с собой дашь?

— Дам.

— Давно воюешь?

— С декабря, — ответил лейтенант. — В феврале освобождали Харьков, а спустя месяц опять отдаем. Черт-те что! В полку всю артиллерию повыбили. Хорошо, если пара батарей осталась. У нас в батальоне одни противотанковые ружья. Зато гранат хватает и бутылок с зажигательной смесью.

Мне нравился этот парень, который даже в такой тяжелой обстановке не терял присутствия духа и собирался драться с танками гранатами и дурацкими бутылками, от которых сгорало больше наших бойцов, чем немецких машин. Немцы, наступая, обстреливали все траншеи. Когда возвращались назад, встретили цепочку раненых. Они брели, прижимаясь к плетню. Санитар попросил табачку. Я высыпал две трети своей махорки. Пока раненые сворачивали самокрутки, а лейтенант собирал у них гранаты, я узнал, что немцы прут дуром. Форма обычная, а на петлицах значки «СС». Здоровые, мордастые и стреляют разрывными пулями. В знак доказательства один из раненых показал перевязанную ладонь с обрубками пальцев.

Вместе с экипажем обсудили ситуацию. Пришли к выводу, что можно попробовать подкрасться к немецкой самоходке на малом газу. Земля сырая, гребни траков вдавливаются глубоко и не гремят, как обычно, на километр. Свернули в переулок, впереди шли трое из взвода лейтенанта. Выглянув, дали знак, что «артштурм» находится на месте. Я попросил заряжающего Леню Кибалку посмотреть, в какую сторону развернута машина. Леня прибежал через пять минут и показал на пальцах, что машина и орудие стоят под углом сорок пять градусов. Я вздохнул. «Артштурмы» разворачиваются мгновенно. Механика и оптика у них отличные. И все же это лучше, чем пушка, направленная в лоб.

— Ну, ребята…

Ребята притихли. Нам предстояло пройти метров восемьдесят, развернуться и примерно с такого же расстояния успеть влепить болванку в морду «артштурму». За это время он вполне может крутануться и поджидать нас. А может, не успеет… Какая теперь разница.

— Федотыч, давай!