Мы с Джонни растянулись на траве и стали глядеть на звезды. Я мерз – ночь выдалась холодная, а я был в одной фуфайке, но на звезды я могу хоть при минусовой температуре глядеть. Я смотрел, как тлеет в темноте сигарета Джонни, и вяло размышлял о том, каково это – очутиться внутри пылающего уголька…

– Это все потому что мы грязеры, – сказал Джонни, и я понял, что он говорит о Черри. – Мы бы ей репутацию испортили.

– Наверное, – ответил я, размышляя, не рассказать ли Джонни то, что она мне про Далласа сказала.

– Блин, вот это кейфовая была машина. «Мустанги» – кейфовые.

– Богатенькие вобы, это точно, – во мне ширилась какая-то нервная горечь.

Нечестно, что у вобов все есть. Мы ничем их не хуже, мы не виноваты в том, что родились грязерами. Я не мог просто с этим смириться, как вот Смешинка, не мог не обращать на это внимания и все равно наслаждаться жизнью, как Газ, не мог ожесточиться настолько, чтоб мне на все это стало наплевать, как Далли, ну или прямо любить вот это все, как Тим Шепард. Я чувствовал, как во мне растет напряжение, и понимал – что-нибудь должно произойти, не то я взорвусь.

– Я так больше не могу, – Джонни высказал то, что я чувствовал. – Я покончу с собой или еще что.

– Не надо, – встревожившись, я вскочил. – Ты не можешь с собой покончить, Джонни.

– Ну, не покончу. Но что-то сделать нужно. Ведь есть где-нибудь на свете место, где нет ни грязеров, ни вобов, где просто люди живут. Обычные, простые люди.

– Не в больших городах, – сказал я и снова лег. – Где-нибудь в деревне…

В деревне… Деревню я любил. Мне хотелось сбежать из города, подальше от суеты. Хотелось лежать под деревом, читать, там, или рисовать, и не ждать, что тебя кто-нибудь подкараулит и набьет морду, не таскать с собой нож, не бояться, что в конце концов женишься на какой-нибудь тупой, бессмысленной девахе. Вот как оно было бы, живи мы за городом, сонно думал я. У меня был бы золотистый терьер, как в детстве, а Газу вернули бы Микки Мауса, и он выступал бы на родео сколько влезет, и Дэрри не был бы таким суровым и холодным, а стал бы таким, как прежде, каким он был восемь месяцев назад, до того, как мама и папа погибли. Я так размечтался, что заодно оживил маму с папой… Мама пекла бы нам шоколадные торты, а папа с утра пораньше садился бы в грузовик и ехал задавать корм скотине. Он бы хлопал Дэрри по спине и говорил ему, что тот растет настоящим мужчиной, весь в него, и они бы с ним были не разлей вода. И тогда, может быть, Джонни перебрался бы жить к нам, а вся банда по выходным собиралась бы у нас, и тогда, может быть, Даллас поверил бы, что в мире не все так плохо, а мама бы с ним разговаривала, и он невольно улыбался бы ей в ответ. «Мама у тебя что надо, – говорил Далли. – Все понимает». Она бы говорила с Далласом и уберегла бы его от всех передряг, в которые он вечно ввязывается. Моя мама была золотой и прекрасной…

– Понибой, – меня тряс Джонни, – эй, Пони, проснись.

Я вскочил, поежился. Звезды на небе сдвинулись.

– Ого, а времени сколько?

– Не знаю. Я слушал, как ты трепался, и тоже уснул. Тебе домой надо. А я, наверное, тут и переночую.

Родителям Джонни было наплевать, ночует он дома или нет.

– Ладно, – зевнул я. Черт, ну и холодрыга на улице. – Если замерзнешь или еще что, приходи к нам.

– Ладно.

Я помчался домой, в ужасе при мысли о том, что скажет Дэрри. На крыльце горел свет. Может, они уже спят, и я смогу незаметно прокрасться домой, подумал я. Я заглянул в окно. Газ крепко спал, растянувшись на диване, но Дэрри сидел в кресле под торшером и читал газету. Я сглотнул и тихонько отворил дверь. Дэрри вскинул голову. Секунда – и он уже на ногах. Я застыл на пороге, грызя ноготь.

– Где тебя носило? Ты знаешь, сколько времени?

Таким злым я его давно не видел. Я не смог ничего сказать и помотал головой.

– Так вот, парень, сейчас два часа ночи. Еще час, и мы с полицией тебя искали бы. Ты где был, Понибой? – он повысил голос. – Где, черт побери, ты шлялся?

Заикаясь, я ответил – сам понимая, до чего глупо это звучит:

– Я… я заснул на поле…

– Ты… что сделал? – заорал он, Газ проснулся и протер глаза.

– Привет, Понибой, – сонно сказал он, – ты где был?

– Я не нарочно, – умоляющим голосом сказал я, – мы с Джонни заболтались и заснули…

– И тебе и в голову, наверное, не пришло, что твои братья с ума тут сходят, но боятся звонить в полицию, потому что из-за такой вот выходки ты в два счета можешь загреметь в приют? А ты еще, значит, заснул на поле? Понибой, да что с тобой такое? Головой думай! Ты же без куртки!

От злости и обиды в глазах у меня закипели слезы.

– Говорю же, я не нарочно…

– Не нарочно?! – заорал Дэрри, так что я чуть не затрясся. – Я не думал! Я забыл! Только это от тебя и слышу! Ты хоть о чем-нибудь подумать можешь?!

– Дэрри, – вмешался Газ, но Дэрри и на него накинулся.

– А ты рот вообще закрой! Вечно за него заступаешься, слышать уже не могу!

Не стоило ему орать на Газа. Никто не смеет орать на моего брата. Я взорвался.

– Не ори на него! – выкрикнул я.

Дэрри развернулся и влепил мне такую затрещину, что я отлетел к двери.

Внезапно наступила мертвая тишина. Мы все так и застыли. Меня в нашей семье не били. Никогда. Газ смотрел на нас во все глаза. Дэрри взглянул на руку – на ней осталась красная метина, – потом на меня. Глаза у него стали огромные.

– Понибой…

Я развернулся, выскочил из дома и со всех ног помчался по улице. Дэрри крикнул: «Пони, я не подумал!», но я уже добежал до поля и притворился, что не слышу его. Дэрри я дома не нужен, это яснее ясного. Значит, ноги моей там не будет. Больше он меня никогда не ударит.

– Джонни! – крикнул я, и вздрогнул, потому что он выкатился буквально откуда-то у меня из-под ног. – Джонни, пошли, валим отсюда!

Джонни меня ни о чем не спрашивал. Мы бежали несколько кварталов, пока не выбились из сил. Тогда мы пошли пешком. У меня уже текли слезы. В конце концов я просто сел на тротуар, закрыл лицо руками и разревелся. Джонни сел рядом, положил руку на плечо.

– Тихо, тихо, Понибой, – мягко сказал он, – все будет хорошо.

Наконец я успокоился, утер слезы ладонью. Но вздыхал все равно резко всхлипывая.

– Сигареты есть?

Он протянул мне сигарету, поднес спичку.

– Джонни, мне страшно.

– А ты не бойся. Не то меня напугаешь. Что случилось? В жизни не слышал, чтоб ты так ревел.

– Потому что я редко реву. Это все из-за Дэрри. Он меня ударил. Не знаю, как так вышло, но я не могу больше выносить, что он на меня вечно орет, а теперь еще и бьет. Не знаю даже… иногда мы с ним нормально ладим, а потом вдруг ни с того ни с сего он на меня срывается, или начинает ко мне цепляться. Раньше он таким не был… мы с ним нормально ладили… до того, как мама с папой погибли. А теперь он меня просто терпеть не может.