– В веси-то одни бабы остались, – Лют многозначительно поднял брови. – Метнемся туда и назад – Володислав и узнать не успеет, не то что людей собрать.

– А если, – Мистина подался к нему, опираясь о колени, – он уже собрал людей и ждет на дороге – тебя, меня… кого-то вроде нас?

– Ну… – Лют слегка задумался. – Ты же хочешь знать, собрал он или не собрал?

Мистина помолчал. Он хотел это знать. Но не ценой жизни своего единственного ныне кровного родича.

– Ты сам сказал, – тихо, но азартно напомнил Лют. – Мы должны быть на острие этого меча…

– Сколько людей тебе надо? – как у равного, спросил Мистина.

– Три десятка. В Малине примерно столько дворов. А больше вести – слишком заметно.

– Ну-ка давай, – Мистина окинул взглядом стол и придвинул к Люту расписную греческую чашу с колотыми орехами для детей. – Расскажи мне, в каком порядке ты людей поведешь по дороге.

– Туда или обратно?

– Обратно. С добычей и полоном.

Лют хмыкнул: он, что ли, раззява чащобная? Или ему десять лет? Или он зря уже четыре года разъезжает по свету с отцовскими купцами, два раза в Царьграде был, раз – в Сугдее, раз – в Самкрае. Взял два ореха и выложил на дальний от себя край стола.

– Это передовой дозор.

– Сколько от него до основного отряда?

– Чтобы видно было. Ну, шагов сто, глядя по местности.

– Дальше?

– Дальше я, – Лют быстро огляделся и схватил яблоко, чтобы отличать свое положение от мест оружников. – И со мной еще трое. Дальше полон, – он поставил чашу, – охрана здесь и здесь, потом возы с добычей, которая сама без ног, при каждом по человеку. Потом скотина – еще двое здесь…

Мистина внимательно выслушал весь порядок, добавил по одному ореху в передовой и замыкающий дозор и удовлетворенно кивнул:

– Дам тебе своих Доброша и Турбена, они у меня по двадцать лет, люди надежные. И из ваших царьградских возьми десяток, какой сам хочешь. Все верхом. Выезжаете на заре из Воловичей. На второй день к вечеру будете на месте. Отдыхаете в лесу. Чуть рассветет – входите в Малин. От своих – никуда! Окрестные веси не трогать, по волости людей не рассеивать. Ни в коем случае! Будет кто вякать, что-де мы так еще в трех весях добычу возьмем, – от моего имени в зубы. В тот же день назад!

– Я с тобой! – горячо воскликнула Соколина. Летние злоключения не поумерили ее бойкости.

– Нет! – в один голос отрезали оба брата.

– В Воловичах я буду вас ждать, – Мистина снова взглянул на Люта. – Если вдруг что…

Лют поджал губы, чтобы сдержать рвущееся из души ликование. Мистина с оставшейся частью своей дружины будет прикрывать его на случай погони, но все же отпускает. Он, Лют, станет острием меча, что первым пронзит пределы земли Деревской!

Мистина смотрел в его глубоко посаженные узкие глаза, в которых горел вызов самой судьбе, и замирало сердце от понимания того, что он видит самого себя, начавшего все с начала.

* * *

До того страшного дня, когда луг усеяли мертвые тела, жители Малина не успели даже отсеяться с озимой рожью: земля была сухая, и тянули до последнего, ожидая дождя. Теперь тянуть было уже некуда, а число работников-мужчин поубавилось. Посоветоваться стало не с кем – дед Мирята и дядька Родима, наилучшие знатоки всех обычаев земли-матери, сами были посеяны в нее черным прахом, чтобы когда-нибудь взойти в новых поколениях рода Сушиновичей. Пришлось заканчивать посев как сумели. А пришла пора молотить: снопы на гумне подсохли. Работали даже отроки не покладая рук, до ранних осенних сумерек. Бабы и девки возились со льном: настало время мять и трепать.

И вот наконец под вечер засыпающий, усталый Перун послал дождя на пашни. Стало быть, все сделали верно, думал Берест, вытянувшись на полатях, близ уже спящих младших братьев. Завтра – на гумно, молотить.

Только перед сном у него оставалось немного времени подумать. Если бы не эти все напасти, до свадьбы теперь оставалось бы седмицы две. Какая она там, Ладомерова дочка? Своей невесты Берест никогда не видел: ее для него выбрали старшие. На Купалиях дед Мирята с Ладомером условился, что на пятницу Мокошиной недели, под вечер, как водится, невесту доставят в Малин. Хотелось бы, чтобы была красивая, думал Берест с закрытыми глазами, пытаясь хоть около этих мыслей отогреться от всех горестей и тревог. Дед Мирята только сказал, что рукодельная и все у нее как надо. Ухмылялся и подмигивал. Мать говорила, худую девку дед не выбрал бы, он разбирается… Да что теперь думать? Этой осенью какие свадьбы? Ладомер ведь был на той страве, Берест сам его видел с разрубленной головой, подле деда Миряты… На Марениной свадьбе привелось им вместе погулять…

Утро пришло незаметно. Младшие братья сопели рядом. Берест уже какое-то время не спал, когда осознал, что снаружи доносится шум – непривычный ранним утром, на самой заре. Даже подумалось, поздняя осенняя гроза грохочет, Перун напоследок палицей своей поигрывает. Грохот копыт – будто целый табун промчался вдоль веси, между двумя рядами дворов. Приснилось? В Малине ведь только три лошади. Приподняв голову, Берест вслушался. Оконце было немного отволочено, и сквозь щель он уже ясно различал вдали крики и грохот.

Что это может быть? Берест соскочил с полатей. Одновременно отец отдернул занавеску и высунулся с лежанки.

– Поди глянь, – велел он, увидев старшего сына уже на ногах, и потянулся к своим черевьям.

Берест тоже сунул ноги в черевьи, схватил с лавки пояс и, обвязываясь на ходу, выскочил за дверь.

Шумели возле Гвездоборова двора. На глаза попался Комель – тоже высунулся из своей избы, напротив. У боярских ворот виднелось несколько всадников, и там среди них метались люди в белых сорочках. Птицей из ворот вылетел еще один – Гвездоборов холоп Махала. Берест потянулся протереть глаза. Это сон?

Со двора доносились вопли, женский визг. Подбежал отец – едва обувшись и набросив свиту на сорочку. В руке его был топор, и тут до Береста дошло.

Он метнулся назад в избу – взять второй топор под лавкой. Уже направляясь бегом назад, услышал снаружи конский топот и свист. Закричала женщина – уже совсем близко, возле избы. Так закричала, будто земля вдруг разверзлась под ногами.

А выскочив наружу… Берест едва не упал, наткнувшись на тело. Отец лежал на дороге лицом вниз, в руке был топор.

– Батя, ты что?

Берест кинулся к нему, взял за плечи, хотел поднять. Отец не шевелился… а приподняв его, Берест невольно вскрикнул и отшатнулся.

Через лоб и переднюю часть головы пролегала глубокая рубленая рана. Залитое кровью лицо – чужое, ужасающее… Кровь затекла даже в рот, от вида окровавленных передних зубов Берест чуть сам не упал назад.

Вдоль дворов мчался всадник – страшный, как навь с железной головой и железным телом, с секирой в руке. К Бересту он сейчас был обращен спиной и удалялся к дальним дворам.