— Ну бывай, капитан, Бог даст, увидимся, — сказал Дзюба на прощание и сурово окликнул курсантов, уже разомлевших у печки: — Эй, воины, хватит греться. Родина зовет на мороз, пошли службу нести.

Дзюба был упертым службистом. Он знал, что в комендатуре его зовут за глаза «двинутый», знал, что солдаты гарнизона при одном упоминании его фамилии нецензурно матерятся. И не без причины, не одну сотню «самоходчиков» и нетрезвых воинов отправил он на нары гауптвахты. Он знал, что курсанты военных училищ, которых назначали в комендантский наряд, узнав, что старшим по наряду будет Дзюба, спешили в санчасть, прикидываясь больными. Потому что при Дзюбе наряд в городской патруль превращался из приятной прогулки с мороженым и улыбками красивых девушек в мучительное прочесывание чердаков и подвалов, в погони за солдатиками-«самоходчиками» по каким-то трущобам, в бессонные ночи у дверей ресторанов в ожидании подвыпивших офицеров. Дзюба брал любую «добычу» и знал места, где ее брать. Он сам устанавливал для себя норму задержанных и всегда ее выполнял. Многие его считали рвачом, некоторые — садистом, а большинство — просто ненормальным. Он не обижался. Он нес службу, невзирая на анекдоты, про него ходившие, несмотря на то что жена, хлопнув дверью, уехала к маме, не в силах больше жить с «долбанутым».

Правда, после той истории с тверским ОМОНом многие посмотрели на Дзюбу иначе. Тогда отряд террористов — фанатиков «мусульманские львы», проехав полстраны с документами тверских омоновцев, высадился на Казанском вокзале. Они были при оружии, при полной милицейской экипировке, с взрывчаткой в вещмешках. Взрывчатка предназначалась для центра Москвы, и только благодаря Дзюбе она не рванула. Он с двумя курсантиками-связистами остановил шествующий строем взвод и потребовал предъявить документы. Террористы прошли уже десяток проверок — и на горячем Кавказе, и в относительно спокойном центре, потому документы предъявили без особого опасения. Что-то, какая-то мелочь, какая-то заковырка не понравилась Дзюбе в служебном предписании «командированных», а может, насторожило, что слишком уж заросшие были «тверичи». И еще, менты не возмутились, что документы у них проверяет военный патруль. Подозрительно. Но виду он не подал. Козырнув, вернул документы и, проводив омоновцев взглядом, послал одного курсантика проследить. Наверняка «менты» зайдут в туалет отлить, можно незаметно глянуть, не обрезан ли «корешок» у соседа по писсуару. Второго послал в линейный отдел к ментам, предупредить. Сам вытащил служебный мобильник.

Приняв сигнал Дзюбы, в комендатуре выругались: опять этот «долбанутый» паникует, но помощь выслали и милицию оповестили, порядок такой. А когда внесли в компьютер фотографии омоновцев, полученные с вокзальных камер слежения, за голову схватились, что ни рожа, то в федеральном розыске по целому букету статей. Их взяли почти без жертв. Правоверные «львы», наверное, очень удивились, когда стекла их «пазика» посыпались и под ногами стали рваться гранаты с усыпляющим газом.

Дзюбу наградили, дали звездочку, показали по телевизору. Предлагали хорошую, непыльную должность, но он предпочел ходить в комендантские наряды. Нет, работа за столом с бумажками — не для него, ему подавай погоню и приятный холодок в животе, когда «добыча» сдается на милость победителя, на его милость…

Сейчас старший лейтенант Дзюба был в замешательстве. Хотя УИН — другое ведомство, но эти сизые рожи за решеткой клетки никак не выходили у него из головы. И еще это: «Да, боюсь», что сказал капитан. Дзюба много повидал на своем веку, этот парень, может, и не герой, но уж никак не трус.

Спугнув двух прапорщиков в камуфляже, дувших пиво из горлышка прямо на перроне, Дзюба автоматически отчитал их, дескать, негоже военнослужащим доблестной российской армии потреблять алкоголесодержащие напитки принародно, да еще напрямую — из горла, потом решительно вытащил «мобилу» и связался с комендатурой.

Сержант Юдин отложил ложку, блаженно улыбнулся, удовлетворенно похлопал себя по набитому животику и некультурно рыгнул. Тут же поднял указательный палец вверх и прислушался, улыбка мигом слетела с его лица. Васинцов, уже собиравшийся смазать его по затылку за бескультурье, так и замер с поднятой рукой. Очень тихо, не дыша, он протянул руку и потянул к себе автомат. Стараясь не щелкнуть, взвел затвор, второй рукой показал остальным, чтобы пригнулись. Полоска из несколько раз сложенного целлофана, видимо, от сигаретной пачки, осторожно поднимала крючок на двери. Ну Юдин, ну слухач! Едва дверь распахнулась, Васинцов нажал на спусковой крючок и опрокинулся на бок. И вовремя! Заточенный электрод, скрученный «пауком», резко свистнул и воткнулся в нары, как раз на уровне его головы. В дверном проеме мелькнула тень, одновременно в тамбуре раздался вой, нечеловеческий, до печенок пробирающий. Перевернувшись на полу, Васинцов дал вторую очередь, вой сменился визгом, и тут же погас свет. Единственным источником освещения оставался монитор компьютера в углу. Комп запитывался автономно, от аккумулятора.

— Юдин, Толич, вы как?

— Я в порядке, — раздался голос Юдина.

— Толич, а ты? Толич, ответь!

С пола раздался слабый стон. В ту же секунду вспыхнул фонарик.

— Он ранен, товарищ капитан, у него в спине «паук» торчит, глубоко…

— В проход, в проход свети, — приказал Васинцов, роясь в вещмешке. — Что заметишь, сразу стреляй!

Васинцов лихорадочно соображал, отыскивая «СШГ» среди разного барахла. Что это? Кто это? Неужели урки выбрались из запертого вагона? Но это невозможно, там ведь Чекалов сидит. Нападение извне? Но там Сидоренко. Почему погас свет? Если бы перерезали «нахалку», которой они запитали вагон от фонарного столба, вырубился бы и радиоприемник, а из него продолжал наяривать ДЦТ, значит, провод перерезали в тамбуре.

Найдя наконец нужное, Васинцов сковырнул колпачок и бросил «СШГ» в дверной проем. Светошумовая граната взорвалась, блеснуло и грохнуло одновременно, ярко и громко, Васинцов на секунду прикрыл глаза ладонью и тут же нажал на курок — в проходе на мгновение показался чей-то силуэт, взмахнувший руками и тут же упавший навзничь.

— Давай еще одну, командир! — прокричал Юдин.

Васинцов уже скинул колпачок второй гранаты, когда большое, покрытое инеем стекло вагона со звоном разлетелось, за ним второе. Морозный ветер ворвался внутрь и, словно обжегшись о раскаленную печку, закружился вихрем по углам временного жилища.

— Ого, да их тут много! — крикнул Юдин и со всей дури вмазал по первой роже, появившейся в оконном проеме. Из рожи полетели красные брызги. — Стрелять?

— Стреляй! — истошно заорал Васинцов, бросая в окно СШГ. Он уже не сомневался, что не просто хулиганье. Краем глаза он глянул на монитор, и на одной из «четвертушек» увидел распростертое тело в белом маскхалате. Не совсем белом, на груди халат был пропитан чем-то бурым. Лица человека не было видно, мешали два оскаленных ублюдка, топтавшихся над телом. Но Васинцов готов был поклясться, что это был Полуянов, совсем молоденький контрактник из последнего набора.

Они уже попрощались с жизнью, когда на эстакаде у складов завыла сирена и появился первый армейский «уазик» с синим маячком.