На 133-й странице Андре Бланшар открывает нам свой секрет: «Быть писателем — значит верить, что все не только может, но и должно кончаться словами, иначе жить станет невозможно». Стилисту нечего предъявить, кроме стиля. Его жреческий долг состоит в том, чтобы вывернуть наизнанку общие места, изменить смысл слов и преодолеть рубежи, пройденные предшественниками. Дневник Бланшара, разумеется, наводит на мысли о дневниках Жюля Ренара и Поля Леото: почему язык некоторых дневников несравнимо лучше их содержания? Потому что Бланшар существует вне времени и подпитывается чтением, пейзажами и воспоминаниями. Он рассказывает о том, как потерял работу и поссорился с издателем, как страдал головокружениями и трясучкой, как страшно исхудал (весил 58 килограммов при росте 1 метр 80 сантиметров). Ему удалось стать бедным провинциальным писателем-изгоем, не впав в ханжество, как Бобен, в унылую серость, как Делерм, и в самодовольство, как Мишон. Он доказывает, что можно вести дневник, не ограничиваясь пристальным изучением собственного пупа. Вынужденный столкнуться с провалом, отвращением к жизни, необходимостью сводить концы с концами и трауром по коту (его дотянувший до 23 лет любимец пережил Миттерана, Дюрас и Леди Ди), Бланшар не теряет способности очаровываться. Свободный от ехидства и желчности, он последовательно ведет свою партию веселой безнадеги, партию нигилиста в бегах. Нечасто случается, читая книгу, ощущать, до чего тебе повезло, что ты ее читаешь. Перо Андре Бланшара — это волшебная палочка, способная растормошить пресыщенных критиков. Ух ты, значит, такие книги еще существуют? Кто-то еще умеет творить такую элегантную печаль? Такую небрежную свободу?

Реакционер, но не брюзга, этот мизантроп спокойно наблюдает, как мир катится в тартарары, как исчезает французское умение жить, выражавшееся главным образом в умении желать. И использует свои наблюдения, чтобы собрать урожай фраз и поведать нам историю медленного заката — заката уходящего Искусства. «Я с грехом пополам тянул свою лямку, а век к концу 2000 года избавлялся от своей — трех нулей, которые, можно поклясться, принадлежали ему по праву». «В этот неверный ночной час луна со своими романтическими фокусами утомляет. Вскоре звезды вернутся в безымянное состояние, из которого их вырвала тьма». «Эта смерть была бы идеальной, не нарушай она привычного хода вещей». «Всякая верность себе основана на отречении».

Должен заявить вам со всей категоричностью: мне стыдно состоять членом литературного сообщества, горделиво игнорирующего столь выдающегося прозаика. Сам себя он называл «писателем из-под полы» (как Виалатт себя — «широко безвестным» писателем). Черт, что происходит с этой страной, если писатель такого масштаба обречен в ней на нищету, одиночество и заброшенность? Перед домом Бланшара (в тупике Дефанс в Везуле) каждый день должна проходить церемониальным маршем толпа, а литературные критики обязаны вставать на колени и целовать учителю ноги, моля о прощении. Литература — не хобби для бездельников. Литература придает жизни смысл, которого та лишена.

//- Биография Андре Бланшара — //

Бывший учитель и бывший сотрудник художественной галереи, Андре Бланшар говорит о себе, что он — «наименее читаемый французский писатель». В 2002 году ему исполнился 51 год; путем несложного подсчета приходим к выводу, что в 2011-м ему должно было стукнуть 60. Он претендует на то, чтобы именоваться Флобером из Везуля (департамент Верхняя Сона), тогда как, на мой взгляд, он скорее Анри-Фредерик Амьель[29] родом из Франш-Конте. Затворник, отринувший все, даже если ни к чему не был привязан, Андре Бланшар с 1987 года ведет замечательный литературный дневник. Вначале его публиковало издательство «Le Dilettante» («В сумерках», 1989), затем отважное издательство «Erti» («Литературой единой», 1992; «Шепотом», 1995; «Тупик Дефанс», 1998; «Ноченьки», 2004) и снова «Le Dilettante» («Контрабанда», 2007; «Иные направления», 2011). Мы не зря назвали издательство отважным, потому что эти несчастные дневники, изобилующие словесными находками, очень плохо продаются. Андре Бланшар не слишком на это досадует, хотя у него появились наследница (Полина) и новый кот (Нуга), и вообще-то их надо кормить. Так что призываю всех принять участие в «бланшаротроне»: купите «Ноченьки» и помогите их автору дотянуть хотя бы до завтрашнего дня. Кстати, вам его книга тоже поможет.

Жизнь скучна потому, что она протекает в хронологическом порядке. Сначала — прошлое, потом — настоящее, за ним — будущее. 1980 год никогда не наступит раньше 1999-го. Утро не бывает раньше ночи. Мы всю жизнь обречены страдать от этой непреложности. Вот почему так скучно читать мемуары, исповеди и прочие автобиографические прибамбасы — они выстроены в том же порядке, что и жизнь. Грегуар Буйе нашел простой способ избавиться от банальности — перемешать воспоминания. Он выхватывает их наугад, как фотографии из сваленной в обувной коробке груды.

Чего там только нет! Мать-истеричка, угрожающая выброситься из окна; отец, который, возможно, герою и не отец вовсе; умерший брат; неспособность воспринимать запахи; сумасшедшие невесты и кровосмесительные оргии. Эта нарочито мозаичная конструкция напоминает «Дедушку» Валери Мрежен (возможно, потому что обе книги появились в одном и том же издательстве и были напечатаны в одной и той же типографии; возможно также потому, что для обеих характерны равно печальная отстраненность и проблематика семейной драмы). Она пленяет своими постоянными нелепицами, тупыми «ножницами» и трогательной бестактностью. В Сьянс-По[30] автору «Доклада» Буйе поставили бы неуд, обвинив в неумении составлять грамотный план. Впечатление такое, словно Грегуар Буйе смотрится в зеркальный шар на дискотеке: отражение дробится, рассыпаясь на тысячи осколков, но стоит направить на него лазерный луч, как весь танцпол впадает в экстаз. Роль лазера в данном случае исполняет писательская манера Буйе: сразу чувствуется, что он любит слова. Он пробует их на вкус, вертит так и этак, внимательно приглядывается к каждому. Иногда его заносит, и он принимает отдельные дебильные каламбуры за афоризмы в духе Лакана. «В сорок лет самое время справлять сороковины». «Ты не слишком рано. — Я не хотел тебя ранить», — ну и т. д. Но ему удается достаточно искусно играть ими, чтобы заглушить собственную боль. Он просек, в чем цель литературы — не бередить раны, но обращать их в стиль.

В любом случае у нас не остается никаких заблуждений: «Доклад о себе самом» («Rapport sur moi») Грегуара Буйе повествует вовсе не о Грегуаре Буйе. «Доклад о себе самом» — это книга о тебе, читатель. Нападки на авторов автобиографической прозы объясняются непониманием простого факта: писатель, выворачивающий перед нами свою жизнь, говорит с нами в первую очередь о нас, любимых. Блез Паскаль давным-давно провозгласил, что «я» достойно ненависти, и общественное самосознание до сих пор не избавилось от связанного с этим комплекса. Правда, два века спустя Виктор Гюго отвесил ему оплеуху, заявив: «Ты болван, если думаешь, что я — не ты», но понадобилось ждать еще почти сотню лет, пока Луи Арагон не примирил нас всех, задав сакраментальный вопрос: «Кто тот человек, которого принимают за меня?» Писать о себе — значит пытаться определить, кто скрывается за именем, обозначенным на обложке книги.