– та же нежность, любовь и жалость во взгляде. Я невольно закашлялся и, отдышавшись, почти машинально сказал:

-- Мам, ну ты чего?

На глаза женщины набежали слезы. Она часто заморгала, отчего лицо ее стало выглядеть совсем беспомощным. Потом крепко протерла глаза уголком передника и почему-то шепотом ответила:

-- Ты так давно не называл меня мамой, сынок…

От ее тона у меня комок сжался в горле. Похоже, мой предшественник был тот еще козлина. Женщина между тем, как бы решившись на что-то заговорила:

-- Оскар, сынок… Всеми святыми тебя умоляю – не пей ты столько! Ведь опять весь недельный заработок спустил. Мне булочник уже и в долг не дает, – она смотрела на меня робко и как-то умоляюще, потом протянула руку и, будто стесняясь, погладила свободно лежащую на столе крупную мужскую кисть.

Мою кисть. Я невольно вздрогнул, и по телу побежали мурашки. Это было точно так, как делала моя мама, там, в той жизни…

-- Мам… Мам, ты не думай… Я… -- мне пришлось откашляться, чтобы продолжить, голос предательски срывался. – Не буду я пить, понял уже, что глупости это все.

Похоже, что разговор этот возникал не первый раз. Женщина глубоко вздохнула, махнула рукой как-то безнадежно и, пряча глаза, заговорила:

-- Оскар, сегодня опять из стаи приходили… Сынок, давай дом продадим? Пропади он пропадом, но ведь в следующий раз синяками не обойдешься! – она говорила торопливо, почти умоляюще, и моя расслабленность начала медленно испаряться.

Глава 8

Глава 8

Я четко понимал одно, эта женщина – мать. На данном этапе – она моя мать. Она совершенно точно не понимает, что я не прежний Оскар, и, бог даст, никогда не поймет. А этот Оскар, похоже, имеет какие-то свои проблемы, о которых я ничего не знаю. Минуту подумав и аккуратно подбирая слова, я сказал:

-- Мам, ты только не волнуйся… Понимаешь, меня, похоже, вчера по голове сильно ударили…

Она мелко закивала головой, и, чуть не плача, подтвердила:

-- Ой, ночью страху я натерпелась! Тебя ведь когда Гайн в дверь заволок, мне показалось ты и не дышал уже! Не водись ты с ним, сынок, всеми святыми прошу – не водись! Он ведь только пьет на твои деньги. А ежели заступиться или чего другое, нипочем не пойдет. Ведь я как плакала и молилась ночью милостивой Маас. Так-то уж мне страшно было – совсем ты не дышал! Видать сжалилась милосердная: как закончила я говорить, так ты и застонал…

В целом, идея попаданства не была для меня нова. Но одно дело воспринимать это как некую игру ума, сказку для взрослых, и совсем другое - стать попаданцем самому. Да еще в столь странных условиях.

Никаких тебе мечей и магии, уровней в игре или политических интриг. Какой-то нищий приморский поселочек и женщина, которая считает меня непутевым сыном, но при этом любит и жалеет. Я пытался оценивать ситуацию хладнокровно и понимал, что я просто не наберусь духу сказать ей, что пьянчужку Оскара таки прибили вчера в драке.

Мне нужна информация о мире. Вся, какую я смогу получить. Похоже, мой предшественник наворотил каких-то дел и поссорился со стаей. Не слишком представляю, что это такое – стая, но судя по тому, что вчера его добили, лучше бы мне это выяснить побыстрей.

-- Мам, ты только не пугайся, но у меня с памятью что-то. Видать от удара, – я потер шишку над ухом и болезненно поморщился, задев рану на виске, смущенно улыбнулся ее испуганному взгляду и добавил: -- Ты не пугайся, у меня ничего особо не болит, я вполне здоров, а что забыл – ты же мне подскажешь?

-- Сынок, может все же к лекарю сходить?

-- Мама, ты сама сказала, что у нас долги, а лекарю ведь платить надо.

Ляпнул я это наугад, но, судя по примитивному хозяйству и по тому, как выглядел городок, вряд ли здесь могла быть нормальная медицинская помощь. Она неловко пожала плечами, соглашаясь со мной, что да, долгов много, и спорить не стала. Наоборот, поудобней устроившись на скрипнувшей табуретке, сказала:

-- Ну, раз так, спрашивай, сынок.

-- Что такое стая, мама?

Женщина смотрела на меня испуганно и беспомощно, прижав ладонь к сердцу, помотала головой, как бы отгоняя дурные мысли и с надеждой спросила:

-- Сынок, ты шутишь?

Я неловко улыбнулся, не желая ее пугать, и ответил:

-- Нет, мама, я действительно многое забыл.

Она молчала, о чем-то думая, даже пошевеливала губами, как будто спорила сама с собой. Я терпеливо ждал, но чувствовал себя все хуже и хуже – навалилась усталость, снова начала кружиться голова. Наконец она подняла на меня глаза и охнула:

-- Оскар, да ты совсем бледный! Тебе плохо?

Она помогла мне дойти до кровати, застеленной чистым пахнущим какой-то сладковатой травкой бельем, подтащила скрипучую табуретку, и села рядом, взяв меня за руку.

Это было очень странное, почти забытое чувство – иногда также в далеком детстве со мной сидела моя родная мама. Точно также, как моя мать, она начала поглаживать мне руку теплой, слегка шершавой ладонью.

Разговаривали мы долго. Сперва ей казалось, что я подшучиваю, но потом, поняв, что я действительно ничего не помню, она разговорилась, посматривая на меня с надеждой и периодически спрашивая:

-- Ну, теперь-то вспомнил?

Мне не хотелось ее пугать, и поэтому отвечал я уклончиво, что-то вроде того, что кое-что вспомнил, но неотчетливо. Постепенно она сама увлеклась рассказом.

Мир, который рисовался мне за ее словами, не был точной копией Земли. Сперва, когда она заговорила о стаях, мне почему-то показалось, что это некий аналог земных корпораций, но в процессе разговора я выяснил, что это не совсем так.

Она рассказывала очень подробно, стараясь напомнить мне мельчайшие детали, и большую часть информации я получил не о самом мире, а о людях – ближайших соседях, друзьях прежнего Оскара и даже о его девушках.

Мама искренне пыталась восстановить память сыну, а я с ужасом слушал рассказ о жизни выродка, который раньше занимал это тело.

Меня нельзя назвать верующим или религиозным человеком, но если в этом мире есть Боги, значит, они просто сжалились над бедной Оллой.

Ребенка ей местные боги послали аж на четвертом году брака, и это был, пожалуй, единственный период в ее жизни, который она прожила относительно спокойно. Ее муж любил выпить несколько