— Слышь, berufskraftfahrer, а ты лебедку включил? — вспомнил я.

— Где ж ты раньше был! — воскликнул Гера.

Теперь дело пошло поживее. Бронетранспортер подался вперед, и трясина, с громким всхлипом, выпустила машину. Грязный, заляпанный комьями ила, schЭtzenpanzerwagen уже вышел на берег, а я еще долго смотрел на то место, где он застрял, и где до сих пор бурлил водоворот. В свете заходящего солнца, отражающегося от реки, зрелище было просто завораживающее.

Стоп! Только сейчас до меня дошло, что солнце уже садилось, а мы за день не прошли и пятидесяти километров! То ли я разучился командовать такими операциями, то ли бойцов выбрал крайне неудачно, то ли звезды расположились в фигуру, не сулящую ничего хорошего — "в дулю", как сказал бы Мищенко.

В любом случае, продолжать движение ночью, по незнакомой вражеской территории было бы еще большим безумием, чем вся операция. Потому я решил занять круговую оборону, и готовиться ко сну. При свете дня оно как-то безопаснее. Поставив машины в десятке метров друг от друга, носами в противоположных направлениях, я распределил дежурства:

— Дежурим по два часа, первый — я, потом — Сафин с Закировым, Елисеев с Калачевым, Замышляев с Мищенко, последние — Маковецкий с Маркиным.

— Ну вот всегда так, — нахмурился Гера. — А мне еще БТР весь день вести!

— Хуже вряд ли получится, — успокаивающе похлопал водилу по плечу Булат.

Большая часть отряда отправились на боковую, остались лишь я, заступивший на пост, Татарин с Наилем, резавшиеся в карты, и Мищенко, попыхивавший своей трубочкой, нарезая черное от перца сало тоненькими ломтиками.

— Слышь, Бульба, — повернулся к нему башкир. — Угости визжаловым.

— Та сала совсем трошку, — ответил Тарас.

Но, тем не менее, подцепил кончиком ножа два совсем тоненьких, почти прозрачных кусочков, и протянув их Сафину. Уже знал, что один тот есть свинину не станет…

Щелчком открыв Zippo, одновременно зажигая ее, засмолив сигарету, я устроился между тубусов "Корнета" на башне командирского бронетранспортера, и, загнав патрон в патронник автомата, положил оружие на колени. Начало операции не предвещало ничего хорошего…

— Ты же говорил, что у тебя сала больше нету? — возмутился Булат.

И было от чего. Тарас, который вчера вечером уверял, что сало у него закончилось, сегодня вновь уплетал свинину за обе щеки, ничуть не ограничивая себя в этом специфичном лакомстве.

— Та то с перцем нема, — ответил казак.

— А здесь у тебя что? — Наиль потянулся за кусочком.

— Чиснык, — вздохнул Мищенко, пододвигая ему лезвием ножа ломоть сала.

Сафин свернул нарезку вдвое, и отправил себе в рот. Булат, глядя на товарища, тоже протянул руку, но тут башкир выпучил глаза, широко открыл рот, и, с придыханием, начал махать рукой, пытаясь загнать в горло как можно больше воздуха.

— М-м-м… — причмокнул хохол, тщательно пережевывая. — Який острый, пекучий смак!

— У нас на Кубе прапор один был, — начал рассказывать Игорь, сидевший рядом на корточках, поставив автомат на приклад, и положив на срез компенсатора подбородок. — Так он в борщ перца столько сыпал… мне смотреть горько было. Кстати, тоже хохол был, — заключил Замышляев, ударив ладонью по Калашу.

Раздался хлесткий выстрел. Пуля вошла в челюсть капитана, и вышла через макушку, прихватив с собой большую часть черепной коробки. Мы замерли, словно парализованные. По засохшей грязи заднего бронированного щитка БТРа стекала кровь, вперемешку с мозгами бойца. Тарас, который сидел рядом с Игорем, как раз отрезавший очередной кусок сала, так и застыл, поднеся руку ко рту. Во что превратился череп Замышляева, он, конечно, видеть не мог, но это было и не обязательно — фонтан крови обдал его с макушки до ног, а обезглавленное тело офицера завалилось на плечо усача.

— Ты ж брехал, шо он везливый, як черт! — выдавил из себя он.

— Вот тебе и везливый, — прошептал Закиров, не в силах отвести взгляд от отвратительного зрелища.

Все мы, словно завороженные, смотрели на труп капитана. Какая глупая смерть! И, что самое удивительное, приключилась такая нелепица с нашим талисманчиком, с человеком, которого, казалось, направляют по жизни какие-то высшие силы, с тем, кого мы считали самым везучим.

Наконец, Гера, который в жизни не участвовал в боевых действиях и попал в группу исключительно благодаря своим водительским навыкам, а потому никогда ничего подобного так близко не видел, не выдержал, и, упав на колени, начал изливать из себя только что съеденный сухпаек. Это послужило сигналом для всех. Мищенко, оттолкнув от себя труп, резко вскочил на ноги, отбросив залитый кровью кусок сала. Башкир, который в момент выстрела находился рядом с Тарасом, бросился к реке и начал судорожно отмываться. Один только боксер, демонстрируя стальную выдержку, взял кусок брезента и накинул его на обезображенное тело.

— Scheisse, — произнес я, нервно прикуривая сигарету от только что выкуренной.

Происшествие, конечно, крайне поганое, но это еще не означает, что операцию надо сворачивать. Ничуть! Любая профессия накладывает свой отпечаток на человека. Так, например, милиционер видит в каждом, прежде всего, преступника, и старается, словно рентгеном, проникнут в голову всякого. Для врача любой человек — лишь набор тканей, костей и органов, которые, порой, приходится резать скальпелем. Учителя, особенно школьные, считают всех безмозглыми болванами, привыкнув смотреть на своих подопечных свысока. Есть еще одна профессия — профессия убивать и посылать на смерть. В первый раз… не сказал бы, что это было трудно — в том уравнении, с единственной переменной, были лишь одна неизвестная с двумя значениями — или я, или меня. Дальше — больше. Все привычнее и привычнее. Справедливости ради, стоит заметить, что убивал я исключительно по приказу Родины и партии, еще в те времена, когда Россия была другой — ein reich, ein volk, ein generalsekretДr… да и со врагами тогда понятнее было… Впрочем, я не об этом. Постепенно к смерти относишься все спокойнее и спокойнее. Даже к такой несуразной. И трезвости мысли не теряешь, а особенно, когда от четкости действий зависит жизнь еще, по меньшей мере, одного человека, и этот человек — маленькая девчонка, оказавшаяся в руках террористов.

— Так, Калач, Татарин, Мищ, слушай мою команду — Игоря похоронить, и aufgesessen, — приказал я. — На все про все — двадцать минут. Исполнять.

— Есть, — ответил Калач.

— Jawohl, mein fuhrer, — козырнул Булат.

— Ты подожди! — поднялся с карачек Маркин. — Ты что, хочешь здесь его оставить?

— А ты что предлагаешь, с собой его взять? — вспылил я. — Еще неизвестно…

Тут я чуть не сорвался, почти крикнув, что еще неизвестно, вернемся ли мы сами, но вовремя спохватился. Настроение и так не красноармейское.