– Надеюсь мне не нужно объяснять почему ты сейчас же под любым предлогом свалишь из нашей жизни?

Скептически вскинув бровь, Лихо небрежно стряхивает мои руки и поворачивается спиной. Открывает форточку.

– Зря надеешься, объяснить всё-таки придётся. Видишь ли, рядом с такими горячими Снегурочками я безнадёжно тупею – мозги то ли морозит, то ли плавит, никак не соображу.

Я раздражённо передёргиваю плечами в надежде стряхнуть с себя ауру его непробиваемой вседозволенности. Захотел – отнял чужое, захотел – облапал, захотел – дурака валяет. Аж колотит всю, какой там приличия блюсти! Такому отребью можно объяснить только популярно.

– Послушай, Мася, поясню как для отсталых – ближе сестры у меня никого, и получишь ты её только через мой труп. А теперь прощай. Дверь знаешь где.

– Подожди, валенки зашнурую, – язвительно ухмыляется Лихо, закуривая сигарету. – Ещё пожелания будут? Ах, да! Не останавливаться и не забывать про защиту, – не меняя насмешливого тона, выдыхает он вместе с дымом в форточку и продолжает неожиданно злым голосом: – Встань в очередь, сладкая, будешь третьей после близняшек из стрип-клуба. Хотела бонусов – нужно было хотя бы пожелать мне доброе утро.

Слышать такой откровенный стёб в свой адрес практика для меня новая настолько, что я невольно испытываю к себе что-то сродни презрению. Надо же было единственный раз оступиться, и тот о сказочного кретина. Ан нет... уже второй получается, пальма первенства всё ещё за Сашкой. Тревожная закономерность, но со своей жизнью я разберусь чуть позже. Сейчас в приоритете моя пришибленная амуром сестра.

– Так вот и катился бы к своим танцовщицам. Лизка тебе на что?

– Не поверишь – встречаться, – выдает он, окидывая меня удручённым взглядом, каким обычно препод смотрит на безнадёжного студента. – Чтобы тебе было понятней, встречаться – это не когда знакомишься уже в койке, а сначала ходишь с этим человеком в кино, гуляешь по парку, замочки всякие вешаешь на мосту. Слышала про такое, нет?

Протяжно выдыхаю, напоминая себе о нецелесообразности вестись на провокации. Подонка моя беспомощность откровенно забавляет, а на кону сейчас вещи посерьёзней уязвлённой гордости.

– Лизка несовершеннолетняя, – цежу с дружелюбием ощерившегося питбуля. – Хоть пальцем её тронь, и я тебя, падаль, засажу.

– Гонор сбавь, красавица, – предостерегающе щурится Матвей, с видимым наслаждением наблюдая за тем, как у меня дёргается глаз. – Когда ей должно стукнуть восемнадцать – в начале апреля? Так я подожду, а потом хрена ты мне что сделаешь, максимум упадёшь на него разок по старой памяти.

Едва не задохнувшись, разворачиваюсь на пятках и, не оборачиваясь, предупреждаю:

– Я сейчас же ей всё про нас расскажу.

– Валяй. В отличие от тебя я не корчу из себя святошу, поэтому она во мне едва ли разочаруется. Лизку никто насильно не принуждал ввязываться в эти отношения. Меня либо принимают таким, какой я есть, либо не путаются под ногами.

Непробиваемый. Ладно, зайдём иначе. Пусть не празднует раньше срока, из нашего дома он выйдет только навсегда.

Клал я на твои угрозы

Лихо

Потратив несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, гашу окурок струей воды из-под крана. Даже запах подгорающего пирога не в силах затмить цветочный шлейф её духов. Его частицы в воздухе, в лёгких, на коже, в мозгах. Думал, что вытравил, ан нет – вдохнул ещё в дверях и как накатил на старые дрожжи. Развезло моментально. Чуйка долбит по вискам: "Беги, Лихо! Хватай подмышку куртку, обувь и чеши отсюда пока бубенцы на месте", а упрямство лишь гаденько потирает руки – упрямству бросили вызов. Теперь точно не отступлюсь.

Ногой поддеваю дверцу шкафа под раковиной, чтобы как приличный гость выкинуть "чинарик" в положенное место и недоверчиво щурю глаза. Ну надо же! Сколько всего интересного можно обнаружить на дне чужого мусорного ведра. Например, клочок бумаги со своим номером телефона. То есть, звонить Вера мне при любом раскладе не собиралась?!

Смотрю на присыпанные чайной заваркой цифры и вдруг осознаю, что надеялся. До последнего надеялся... не могу уловить на что именно, но точно на другой исход. Я не питаю иллюзий относительно производимого впечатления и давно привык к людской настороженности. Определение "крысёныш с окраины" намертво въелось в меня ещё с рождения, оно бугрится на коже шрамами от драк и ноет на дождь зажившими переломами. Сначала я как мог, пытался стереть с себя позорное клеймо неблагонадёжности, но природная общительность раз за разом прилетала мне в лоб смачным презрением. Это началось ещё в садике:

"Петя, не играй с ним, у него могут быть вши"

"Вова, я запрещаю тебе водиться с этим оборванцем. Он не дружит, а только клянчит у тебя конфеты"

"Мама вчера в парикмахерской сказала, что если я буду вертеться, то у меня на голове вырастет такое же гнездо как у тебя. Я не хочу, чтоб на меня птицы какали".

Затем продолжилось в школе:

"Гляньте, у него под свитером футболка с барби! Что, Лихо, в секонде пацанские до тебя разобрали? Или, может, ты из этих?.."

В детстве каждая издёвка плетью оставляет полосы на душе. Уродует её, заставляя либо беспомощно скулить, либо бесстрашно рвать на части. Я выбрал второе и плевать на людское осуждение. Жизнь хоть разочек каждого поимеет.

Тогда я впервые сломал себе руку. Об одноклассника. И как это ни парадоксально, получил колоссальное удовольствие. Потом меня перевели в другую школу, где абсолютно ничего не поменялось.

"Не мамкай, Паша! От когда твой чумазый друг стал вхожим в наш дом, сразу начала пропадать мелочь и сигареты. Доделывайте свой проект и чтоб я ноги его здесь больше не видела"

"Но мы не хотим Матвея в нашу команду! Нечестно проиграть только потому, что он спотыкается в отцовских говнодавах. Пусть хоть скотчем к ногам примотает"

"Извини, Матвей, пригласи на танец кого-нибудь по себе. Например уборщицу. Твоя толстовка будет отлично гармонировать с половой тряпкой"

"Лиховский, ты почему убитый такой? – А он, наверное, Марь Иванна, вашу пропавшую брошь на косяк поменял".

В тот день умер мой старый пёс и, наверное, тогда же внутри меня перегорела вера в справедливость. Нет смысла бежать в этот мир с распахнутой душой, потому что если повезёт, и в неё сходу кто-нибудь не плюнет, то уж ноги вытрет непременно.

Потом уже начались сигареты, косяки, разбой и кражи, я стал одеваться не хуже других, уводить девушек у тех, кто годами считал себя круче, а затем расставаться с ними из-за неизбежного разочарования. Красотки клюют на заманчивый фантик и плевать хотели на содержание. В принципе тут мы похожи, никаких претензий.

В остальном ничего не меняется. Неважно кто – препод, мент или продавец-консультант отдела техники – каждый, оказавшись рядом, сперва мнительно отшатывается, а затем незаметно хлопает себя по карманам. И только женщины стабильно мне рады. Одна Вера продолжает обращаться как с грязью. Смотрю в её глаза и не могу – колотит всего. Могла ведь иначе подойти, без наездов. Будто я знал, что они с Лизкой сёстры, или собираюсь мелкую чем-то обидеть. Подумаешь, сходил налево. Так я своих потребностей не скрываю, на тело самой Лизки пока не претендую, и в ЗАГС, упаси боже, не зову. Я только пробую, впервые честно пробую встречаться.