Я так хотела, чтобы он очнулся. Я не отступлю, пока в моих легких – и в его легких – останется хоть один грамм кислорода. Я так решила назавтра после того, как доктор Александр Богран рассказал мне, как обстоят дела, и мое решение бесповоротно. По большому счету, оно созрело во мне практически сразу после несчастья. Но пока мать не устроила мне взбучку, а главное, пока не начался этот ужасный обратный отсчет дней, я не сознавала, насколько оно очевидно. Мне понадобилось отказаться от жалости к себе и самобичевания, чтобы взглянуть в лицо надежде и больше не впадать в отчаяние.

В среду 24 января я рано утром пришла в больницу, чтобы заключить пакт с Софи Даван. Она выслушала меня с благоговейным вниманием и смотрела на меня так, словно я прилетела с другой планеты. Но потом рассмеялась, назвала мою идею гениальной и сказала, что, конечно же, постарается мне помочь. Я обняла ее. Она удивилась, но вырываться не стала. Спросила, можно ли привлечь к нашей затее других медсестер, в частности ее подругу, которая как две капли воды похожа на актрису Катрин Лаборд (такое не выдумаешь!). Я согласилась, добавив, что сотрудничество между кино и телевидением в моем деле представляется мне добрым знаком, поскольку мой проект предполагает широкое использование аудио и видео. Я сунула в сумку позаимствованную у Луи экшн-камеру, решив, что инструкцию к ней изучу по пути в Токио. Токио – это далеко. Полет туда длится двенадцать часов, и за это время я наверняка успею освоить операторское искусство. Во всяком случае, я на это надеялась, не подозревая, насколько я тупа в том, что касается монтажа. 

* * *

В 20.35, когда от самолета меня отделяло всего несколько метров, я все еще сомневалась, правильно ли поступаю. Разумеется, я твердо верила в обоснованность своей миссии. Разумеется, я испытывала возбуждение в ожидании предстоящего путешествия – как физическое, так и эмоциональное. Разумеется, я знала, что моя мать не бросит моего сына. Но не иметь возможности на протяжении нескольких дней гладить и целовать его было для меня жестоким испытанием. Я боялась, что за время моего отсутствия ему станет хуже.

Мама – в последние дни она ходила за мной по пятам – почувствовала, что я нервничаю, но мне удалось утаить от нее свое открытие и свои планы. Меня ужасала перспектива терпеть при себе дуэнью.

Объявили, что заканчивается посадка на мой рейс. Я еще раз проверила, на месте ли драгоценная тетрадь: открыла сумку, провела ладонью по гладкой поверхности обложки, приласкав Неймара, и направилась к своему гейту.

Вздох облегчения, широкая улыбка, и меня устраивают в кресле 6А. Потрясение от его размеров, неловкость при попытке откинуть спинку (я впервые летела бизнес-классом), горячая салфетка, любезные улыбки стюардесс и бокал шампанского, которым я могла спокойно насладиться, не опасаясь упреков со стороны матери, – с того вечера, когда после разговора с доктором Бограном она соскребала меня с пола, она навязала мне адский режим, полностью исключающий спиртное. Приятно чувствовать себя окруженной заботой.

Мне было хорошо, просто хорошо. Впервые за последние семнадцать дней. Хотя нет, если подумать, за куда более долгое время.

Я приподняла бокал. За твои мечты, Луи.

– Аригато годзаимас!

– Аллигатор… годз-ай-масс!

Это не язык, это кошмар. Даже с японским разговорником, зажатым в правой руке, я была не в состоянии расшифровать произносимые собеседником звуки. Еще в самолете я хотела выучить несколько ходовых выражений, например «большое спасибо», которым здесь все беспрестанно обмениваются, но уснула. Надо сказать, что ночной полет, как и следует из названия, проходит ночью. Мне надо было предвидеть, что, поставив перед собой слишком много целей, я под действием шампанского и усталости отрублюсь и просплю половину полета. Но я хотя бы отдохнула. И, проснувшись, обнаружила, что в Токио – с учетом восьми часов разницы во времени – садится солнце.

В аэропорту все надписи дублировались на английский. Я получила багаж, сняла в банкомате несколько тысяч иен и без всякого труда нашла такси. Показала водителю смартфон с адресом отеля; он кивнул, и мы покатили. Ехали мы минут сорок. Уже в такси я поняла, что оказалась в чужой стране. Вначале я подумала, что мне попалось какое-то необычное такси, но вскоре убедилась, что это не так. Водитель был в белых перчатках и костюме, как будто собирался на свадьбу; от заднего сиденья его кресло отделяла прозрачная перегородка, как у кассира в банке. Он протянул мне влажную салфетку в пластиковой упаковке. Сиденья были покрыты чем-то вроде ковриков, от которых не отказалась бы моя бабушка. От всего этого веяло какой-то другой планетой, китчем и стерильностью. Ничего лучше, чтобы сменить обстановку, нельзя было и желать.

Я мгновенно вспомнила Луи и его страсть к японским мультфильмам. В сущности, не приходилось удивляться, что его список чудес открывался Токио. Он много раз просил меня свозить его в этот город, но мне всегда было некогда. Слишком много работы, слишком короткий отпуск. Сейчас, сидя в токийском такси, пропитанном приятным запахом духов из супермаркета, я дала себе слово, что обязательно свожу его в Японию. По-настоящему.

Я выбрала отель класса люкс; быстрый поиск в сети показал, что это в самом деле шикарное местечко. Как мне сообщила одна влиятельная блогерша, если бы фильм Софии Копполы «Трудности перевода» снимали в 2017 году, местом действия стало бы именно это заведение. Убойный аргумент, и он меня убедил. Несмотря на то что я приехала поздно вечером, заплатить пришлось за целые сутки, но с первых же секунд я поняла, что ничуть не жалею о своем выборе. Отель «Тораномон Хиллз» располагался в спокойном квартале и занимал этажи с двадцатого по сороковой в небоскребе, с которого открывался потрясающий вид на Телевизионную башню Токио – красноватую копию нашей Эйфелевой башни. Сверкающее чистотой дизайнерское лобби в изысканном оригинальном стиле. Грандиозно. Меня охватил восторг. Я предчувствовала, что влюблюсь в Токио.

Номер оказался сногсшибательным. Внешней стены не было – вместо нее от пола до потолка огромное стекло. Мне почудилось, будто я с высоты сорок седьмого этажа нырнула в город. Вид из окна – потрясающий – ничто не загораживало. Я выключила свет, чтобы блики ламп не отсвечивали и не мешали смотреть наружу. На улице уже полностью стемнело. В десятках метров подо мной сверкали и переливались огни. Я никогда не видела ничего подобного. Конечно, я поднималась на башню Монпарнас в Париже, но там я стояла в толпе туристов, которые слепили друг друга вспышками фотокамер и обменивались истерическими возгласами. Здесь я была одна, в полной тишине и абсолютной темноте. Я прижалась к стеклу и смотрела во все глаза.

Мне вспомнилась Амели Нотомб. В романе «Страх и трепет» она так хорошо описывает это невероятное ощущение погружения в Токио, головокружительное притяжение сверкающей огнями пустоты. Она говорит о дефенестрации. Я испытывала то же пьянящее ощущение падения, я падала и ловила вибрации этого незнакомого города.