Она уже знает, что эти люди приехали к её матери. Все, на ком одежда дороже десяти ланей, на этой улице заходят только в их дом. Слухи о том, что делает её мать, разносятся слишком уж быстро.

К несчастью для них.

Это уже третий дом в Нижнем городе, который они сменили за это лето. Но клиентов не стало меньше. Мать отправляет Кэтриону подальше, всеми силами стараясь, чтобы она не попалась приехавшим на глаза. Но Кэтриона делает всё по-своему. Она тут же забирается на крышу над карнизом и пристраивается прямо у печной трубы, идущей сквозь два этажа из кухни, что ютится в подвале. И если лечь животом прямо на старую черепицу и прижаться к трубе ухом, то здесь отлично слышно всё, что происходит в комнате матери.

Так Кэтриона делает не впервые. Она хочет научиться тому, что умеет мать, но на каждый её вопрос всегда звучит одно и то же жёсткое «нет». И поэтому подсматривать и подслушивать стало для неё единственным способом научиться всему самой. Кэтриона понимает, что мать хочет её защитить от чего-то ужасного, правда не говорит от чего. Но они уже и так живут на самом дне мира, и ужасное происходит вокруг ежедневно. Все эти дома вокруг, эти стены, эта грязь, воры, нищие, крысы, просто лихие люди… А всей защиты у Кэтрионы от этого мира только крепкие зубы, быстрые ноги, палка, да камень.

С высоты своего наблюдательного пункта она разглядывает карету и скучающего ливрейного лакея, подмечая разные детали. На рынке есть торговец чернилами и перьями, Мелкий Пит, младший сын портового писаря, и он знает наперечёт все коринтийские гербы. И в этот же день Кэтриона выяснит у него, что золотой фазан на красном поле — это герб дома Сивертов, и этот господин в коричневом бархате и плаще — сам князь Алфонсо Сиверт, а златовласая красавица, видимо, его дочь Камилла.

— Ты отклонила моё приглашение, — голос князя звучит глухо и немного раздражённо, — и мне самому пришлось явиться в эту клоаку. Что же, гадалка, надеюсь, ты того стоишь…

— Милорд, вы же понимаете, что я не та, кого можно приглашать в парадные гостиные, — тихо отвечает мать. — Я не выхожу за пределы этого квартала, и никак не могла явиться по вашему приглашению. Так что милорд желает узнать?

У матери на голове всегда намотан тюрбан, и нижнюю часть лица прикрывает густая вуаль, когда она разговаривает с клиентами. Она боится, что её могут узнать. Хотя кто может узнать её тут?

По звуку открывающейся шкатулки Кэтриона понимает, что мать достала карты.

— Э-э-э, нет. Мне нужно не это, — голос князя становится ещё тише и совсем переходит на шёпот.

Он говорит двусмысленно, словно плетёт какую-то паутину, и из всех его слов Кэтриона понимает лишь, что князю нужно не гадание, а какое-то зелье.

— Что именно я должна в него вложить? — спрашивает мать так же тихо. — Что вы хотите получить?

— Пусть он не смотрит ни на каких других девиц! Пусть бросит всё и вернётся в Рокну! И до свадьбы не выходит из дворца! — яростно восклицает Камилла Сиверт, перебивая своего отца. — Я его невеста! Я! Он со мной помолвлен! Вот и кольцо!

Князь пытается успокоить дочь, шипит на неё и затем снова шепчет и Кэтриона не может разобрать слов.

— Это всё, чего вы хотите? — переспрашивает мать.

— Это не всё! Я хочу, чтобы эта тварь поплатилась! Чтобы запомнила урок и не крутила своим хвостом перед чужими женихами! — снова восклицает Камилла. — Пусть она станет страшной! Усохнет, как… как изюм!

— Усохнет? — в голосе матери слышится подобие насмешки.

— Камилла! — шипит на дочь князь Сиверт. — Успокойся! Забудь о ней!

— А что? Она знала, что он помолвлен! Айяаррская шлюха! Она должна поплатиться! Пусть сморщится и усохнет! Как леди Бренда, которая больна ашуманской песчаницей!

— Вы знаете о песчанице? — в голосе матери немного удивления и, кажется, капля презрения. — Так вы именно этого хотите?

— Да! Пусть сморщится, как печёное яблоко, чтобы мой Рэндольф и не взглянул на неё больше! Он мой! Только мой!

— Это опасное желание, миледи, — судя по звуку, мать убирает карты обратно в шкатулку и достаёт медное блюдо. — И оно может дорого вам обойтись.

— Сколько? — спрашивает девица жёстко. — Отец заплатит, сколько нужно.

— Камилла! Да успокойся ты! Зря я вообще тебя взял! — шипит князь на дочь. — Достаточно будет и просто того, чтобы он забыл эту девицу. И всё! На этом всё. Ничего больше. Не нужно ничего другого, слышите? Только забвение.

— Это ваше окончательное желание? — переспрашивает мать и, судя по звуку, сыплет на блюдо песок.

— Да! — князь урезонивает дочь стальными нотами в голосе.

— Хорошо. А теперь кладите руки на песок, — мать бормочет что-то себе под нос, а затем добавляет: — Да будет так. Ашш услышал вас. Я сделаю то, что вы просите. Пусть ваша дочь срежет небольшой локон волос…

Затем они торгуются о цене, и её мать кроме денег просит князя об услуг — помочь им переехать в Гидэльин. Им нужно убраться подальше от Рокны, а Гидэльин — вотчина Сивертов. И князь обещает помочь, а мать говорит, когда можно будет забрать зелье.

Но вечером к ним приезжает гонец, который передаёт матери кошель, полный монет, а на словах — просьбу юной леди Сиверт. Она очень хочет, чтобы её пожелание «про изюм» исполнилось. И что её отцу не нужно об этом знать. А ещё она передаёт имя соперницы, написанное на листе — Мирейя Ингрэм.

Мать качает головой, но в кошеле пять золотых лодов, а им отчаянно нужны деньги.

— Мама, почему ты не попросишь этого князя забрать нас во дворец? — спрашивает Кэтриона, видя, как мать прячет деньги в потайной карман на широком поясе. — Мелкий Пит сказал, что этот князь живёт во дворце короля, и он очень богат. Мы могли бы жить так, как раньше.

— Тихо! — мать вскидывает руку и оглядывается на дверь. — Молчи ради всех богов! И никому не говори, кто к нам приезжал, хорошо?

— За это нас тоже могут убить плохие люди? — спрашивает Кэтриона.

Плохих людей очень много. И они могут убить буквально за всё. За то, что они бежали из дома. За то, что живут здесь. За то, что делает мать. За тот танец, что Кэтриона танцует под мостом. За кусок хлеба. За корзину мидий. За то, кто они…

А кто они? Этого Кэтриона не знает.

За зельем приезжает уже не сам князь, а какой-то неприятный человек в войлочной шляпе и со шрамом на лице. Он прихрамывает, и на его левой руке видны следы безобразных ожогов, похожих на большие бордовые кляксы. И, пока мать запечатывает воском горшочек с зельем, этот неприятный человек внимательно рассматривает их дом и весь нехитрый скарб. И Кэтриону. А когда он уходит, мать смотрит ему вслед тревожно и испуганно, сыплет на порог соль и шепчет слова оградительной тавры. Потом достаёт из сундука кинжал и прикрепляет его к поясу. Весь день она то и дело выглядывает из окна на улицу, к вечеру собирает в узел всё самое необходимое, а ночью будит Кэтриону и прижимает к её губам ладонь со словами: