пошли многие поэты того времени, средины XIX века. Л.А. Мей, Аполлон Майков, А.А. Фет, Я.П. Полонский, граф А.А. Голенищев-Кутузов – все они сходны в своей творческой направленности, несмотря даже на глубокие формальные различия.

Ближе всех из них к графу Алексею Толстому стоит, безусловно, Л.А. Мей. Он, так же как и Толстой, очарован узорной парчей русского национального прошлого; его драматические поэмы «Царская невеста» и «Псковитянка» положены позже на музыку Римским-Корсаковым и вошли в сокровищницу русской оперы, но русское прошлое не заслоняет от глаз Мея, равно как и от глаз Алексея Толстого, красот иного, западного мира; Меем переведены на русский язык лучшие стихи Шиллера, Гейне, Гёте, Байрона, Беранже, Мицкевича и других европейских классиков.

Но какая бездонная пропасть отделяет человека Мея от человека Алексея Толстого, как различны их жизненные пути!

Л.А. Мей происходил из обрусевшей немецкой семьи. Отец его был ранен в Бородинском сражении, вследствие чего его сын был принят на казенный счет в Царскосельский лицей, где получил блестящее образование. Но бедность, даже нищета преследовали его всю жизнь. Будучи поэтом чистой воды и кристально честным человеком, Мей был ребенком в практической жизни, да и в литературной своей работе не шел на те компромиссы, которых требовала от него входившая тогда в силу радикальная материалистическая и атеистическая интеллигенция пятидесятых-шестидесятых годов прошлого столетия. Отсюда его неуверенность в себе, слабость, приниженность неудачника. Какой контраст с красавцем, силачом, богачом, аристократом графом Алексеем Константиновичем Толстым, этапами жизненного пути которого были только победы!

Вседержитель для гр. А. Толстого – ослепительный, лучезарный источник красоты, освещающий весь мир и прежде всего озаряющий душу поэта. Для Л. Мея Он – прибежище истомленной, измученной земными терзаниями той же души того же поэта.

Нет предела стремлению жадному…

Нет предела труду безуспешному…

Нет конца и пути безотрадному…

Боже, милостив буди мне грешному![74]

И всё же – к Нему, к Нему под бременем своего мучительного дара… Только в нем источник красоты и всепрощения.

Нет! В лоне у Тебя, Всесильного Творца,

Почиет красота и ныне и от века

И ты простишь грехи раба и человека

За песни красоте свободного певца[75].

Творя служение красоте, развивая свой талант, поэт тем самым служит Господу и в этом служении его спасение. Такова вера Л. Мея.

Не верю. Господи, что ты меня забыл,

Не верю, Господи, что ты меня отринул:

Я твой талант в душе лукаво не зарыл

И хищный тать его из недр моих не вынул.

С этими строками истомленного жизнью поэта перекликаются созвучия другого, принадлежавшего к той же плеяде, устремленного к тем же высотам красоты – А.Н. Майкова.

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печалях изнемог:

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог[76].

Аполлон Николаевич Майков, столь же, как и Мей, близок к крупнейшему светилу созвездия служителей красоты – графу А.К. Толстому. Но там, где Мей бессильно скользит по поверхности темы, Майков находит в себе силы углубиться в нее до предела. Тайны человеческой души неудержимо влекут его к себе и, проникая в них духовным взором поэта, он так же как и Алексей Толстой, видит беспрерывную борьбу Добра и Зла, Христа и Антихриста в трепетном человеческом сердце. Эта тема, разработанная А. Толстым в драматической поэме «Дон Жуан», выражена А.Н. Майковым в стихотворении «Ангел и демон»:

Подъемлют спор за человека

Два духа мощные: один —

Эдемской двери властелин

И вечный страж ее от века

Другой – во всем величье зла,

Владыка сумрачного мира:

Над огненной его порфирой

Горят два огненных крыла.

Но торжество кому ж уступит

В пыли рожденный человек?

Венец ли вечных пальм он купит

Иль чашу временную нег?

Господен ангел тих и ясен:

Его живит смиренья луч;

Но гордый демон так прекрасен,

Так лучезарен и могуч!

В этом стихотворении поэт А.Н. Майков не предрешает исхода борьбы Добра и Зла в человеческой душе, как это делает в поэме «Дон Жуан» А. Толстой. Вполне понятно. Стихотворение это, глубоко субъективно, в нем чувства самого автора, которому тогда было всего только двадцать лет. Но весь жизненный путь А.Н. Майкова (1821–1897) был долог; поэт прожил 76 лет, беспрерывно работая не только над своими поэтическими произведениями, но и над самим собой, своими чувствами, своим сознанием – своим путем к познанию Бога. И, если в дни мятежной юности, красота демона была для него равносильна или почти равносильна ангельской красе, а исход борьбы Добра и Зла в его собственной душе был для него гадательным, то пройдя свой долгий жизненный и творческий путь, умудренный им поэт писал:

Близится Вечная Ночь… В страхе дрогнуло сердце —

Пристальней стал я глядеть в тот ужасающий мрак…

Вдруг в нем звезда проглянула, за нею другая, и третья,

И наконец засиял звездами весь небосклон.

Новая в каждой из них мне краса открывалась всечасно,

Глубже мне в душу они, глубже я в них проникал…

В каждой сказалося слово свое, и на каждое слово,

С радостью чувствовал я, отклик в душе моей есть;

Все говорили, что где-то за ними есть Вечное Солнце,

Солнце, которого свет – блеск и красу им дает…

О, как ты бледно пред Ним, юных дней моих солнце!

Как он ничтожен и пуст, гимн, что мы пели тебе![77]

Демоническая земная красота, гимн которой пел в юности поэт, оказалась не чем иным, как только жалкой мишурой. Обольстительная пелена спала с его глаз и перед ними предстала подлинная красота Вечной Жизни, освещенная солнцем всех солнц – Творцом мира и человека.

Мей и Майков вошли в русскую литературу в сороковых годах прошлого столетия, а окончательно сформировались как поэты в шестидесятых годах, в период жесточайшего натиска на русское общество идей материализма, нигилизма и атеизма. Даже Пушкин подвергался тогда жесточайшей и ничем не обоснованной критике со стороны «властителя дум» тех поколений Писарева; так на какие