— Смотрит, как будто, мы у нее бачок от унитаза стащить собираемся, — сострил я, когда проводница спрыгнула на землю.

И мы весело рассмеялись.

Начинались пригороды Харькова, огней стало больше, и открывать дверь на ходу я уже не решался. В Харькове мы вышли и, прогуливаясь, бродили по перрону.

То в одну, то в другую сторону убегали от нас две тени — большая, угловатая, и тоненькая, девичья.

— Ну вот, теперь я буду рассказывать, что познакомился с девушкой с сиреневыми волосами, — сказал я, глядя, как вспыхивают в прядях ее волос отблески неоновых фонарей.

Иринка улыбнулась и молча притронулась к моей руке.

В вагоне мы оба совершенно внезапно почувствовали, что устали.

Я взобрался на свою полку, подождал, пока стихнет шорох внизу, свесился и спросил первое, что пришло в голову, просто потому, что хотел еще раз услышать ее голос:

— Иринка, ты спишь?

— Да, — ответила она ночным голосом, не поднимая головы, — до завтра.

— До завтра, — обрадовано прошептал я.

— До завтра, — подхватили вагоны, — до завтра, до завтра!

Я проснулся, как обычно в поездках, очень рано — весь вагон еще спал.

Спали, убаюканные монотонным стуком колес пассажиры, спала, свернувшись, клубочком, Иринка.

Я осторожно спустился с верхней полки и вышел в тамбур. Здесь я сделал короткую зарядку, потом умылся, растерся домашним полотенцем и, чувствуя себя чистым и бодрым, вернулся на свое место.

Здесь было душновато, несмотря на то, что сквозь неплотно прикрытые окна врывался свежий воздух, который в конце августа уже никогда не бывает в средней полосе знойным.

Я аккуратно поправил сбившийся под девушкой матрас и присел на самый краешек полки с книгой, которую, так же, как и вчера, читал очень рассеянно.

Я смотрел в окошко на березовые рощи. Осень уже успела украсить их золотыми прядками, и мне было грустно и немного тревожно.

Проснулись тихие старушки, заняли очередь в туалет, пошептались, снова ушли, а потом сели завтракать.

Наконец, девушка пошевелилась.

Я деликатно отвернулся и сидел так, пока девушка, судя по шороху, не поднялась.

— Доброе утро. Как спалось?

— Ой, спасибо, спала как убитая. Кажется, даже ни разу не пошевелилась и всю ночь на одной щеке проспала, — ответила Иринка, улыбаясь и прикрывая ладонью порозовевшую щечку.

Мы поболтали, пока девушка стояла в очереди с полотенцем и платьем в руках, а потом я нетерпеливо ожидал ее, поминутно взглядывая на часы.

— Ну, вот и я, — сказала незнакомая девушка Иринкиным голосом и улыбнулась ее улыбкой. Сердце у меня стремительно ухнуло куда-то вниз.

— Долго? — улыбка немного ободряла.

— Нет, не очень.

— Я тебе нравлюсь? — спросили ее глаза.

— Очень, я даже немного боюсь тебя такой.

А вслух я сказал:

— Платье тебя очень изменило, встретил бы на улице — не узнал.

Потом мы завтракали чаем с именинным пирогом.

Через неделю у меня был день рождения, и мама, отправляя меня в дорогу, пекла мой любимый «наполеон» заранее.

Мы опять сидели рядышком и говорили, но сейчас все уже было по-другому: не так легко и не так просто.

— Месяца через два, — говорил я, — в Пушкинском музее откроется выставка французских романтиков. Там будет Давид, Делакруа, и, кажется, Энгр. Обязательно нужно сходить на них.

— Да, — эхом повторяла девушка, — нужно будет сходить.

— Боже мой, — мысленно молил я, — ну скажи: мы пойдем. И все изменится, все чудесно изменится в один миг. И я буду знать, что мне делать дальше… А так…

Разве я имею право на твою улыбку, твой голос, твое внимание?

Одно дело — дорога, а дом — Москва — совсем другое дело. Да и зачем я тебе нужен, такой красивой и умной, тебе, у которой, наверняка, много таких же красивых и умных друзей?

Разговор замирал, и оба мы чувствовали все возрастающую неловкость, и от этого избавиться от нее было еще трудней.

У меня оставался только один выход — попытаться назначить девушке свидание. Но я все не решался, охваченный непреодолимой робостью.

Ну, еще немного, вот, проедем километровый столб и тогда…

Мы проезжали этот столб, потом еще один и еще, а я все молчал и чувствовал, как неотвратимо уходит отпущенное мне время.

Кажется, только что пересекли Оку.

— Серпухов, — подумал я, — еще сто километров.

А вот уже промелькнула пригородная платформа «Царицыно».

Разговор, между тем, совсем затих.

Изредка только перебрасывались мы отдельными фразами и опять замолкали, и, как будто безразлично, смотрели в окно.

Вокзал появился неожиданно. В последний раз дернулся и остановился состав. И опять бежали по перрону люди, на этот раз встречающие — с цветами.

Я смотрел только на девушку, а она, нервно теребя ремешок сумочки, искала глазами в толпе.

— Па-па!

— Вот и все, — устало подумал я, достал свой видавший виды чемоданчик, заметил, как бросилась она вперед и обняла невысокого пожилого человека.

Увидел, и подумал, что это в последний раз — счастливое невидящее лицо девушки и прижатое к ее щеке морщинистое ухо отца — и бочком направился к выходу.

Я шел, машинально переставляя ноги, один в толпе веселых и шумных людей. Собственно, только сейчас я почувствовал себя впервые и, по-настоящему, одиноким.

Я прошел по подземному переходу на залитую солнцем привокзальную площадь с бесконечным хвостом очереди на такси.

Вдруг я остановился пораженный простой и очевидной мыслью:

— Даже не попрощался! Взглянуть еще раз, проститься и уйти.

Только один раз. Только один.

Рванулся было обратно, но понял, что опоздал, махнул безнадежно рукой.

Поздно! Но не этого ли ты хотел в глубине души?

И боялся только одного — потерять свободу?

Ну что ж, ты сохранил ее, пользуйся!

Ты будешь спокойным и мудрым, будешь читать свои книги и еще долго-долго будешь один.

Если бы я только мог видеть, как отступила на шаг от отца Иринка и сказала шепотом, побледнев от волнения:

— Папа, я познакомилась с очень хорошим человеком. Его зовут Гена.

— Да где же он, твой хороший человек? — спросил отец, — я никого не вижу.

Дом Пашкова

Нет, не случайно в том памятном разговоре в поезде мы так часто вспоминали Пашков Дом. На его каменной террасе решалась судьба героев любимого нами романа «Мастер и Маргарита».

Полвека спустя внутри этого дома решилась и наша судьба.

Но сначала я еще долго сожалел, что так глупо ушел, не попрощавшись и не попросив даже телефона или адреса. В конце — концов, если бы девушка не захотела продолжить знакомство, она так бы прямо и сказала, а я перестал бы вспоминать,