первого класса в Мукачево. Я описывал жизнь в маленьком военном городке и самолеты, и нелегкую службу военных.

Я написал довольно много и продолжал повесть после возвращения домой.

Неожиданно я узнал от кого-то из приятелей, вернувшихся позже меня из Чагана, о несчастном случае с моими бывшими сослуживцами по эскадрилье. Две семьи с женами и детьми перевернулись на перегруженной лодке, и все до одного утонули в том самом месте, где умер герой моей повести — на быстрине за пристанью.

Я как сейчас помню этих ребят: один высокий, тонкий, черноусый, а второй большой, светловолосый — оба моложе меня. Говорили, что они возвращались с пикника на острове и были пьяны.

Но меня так поразило мистическое совпадение места гибели моего вымышленного героя и реальных людей, что я забросил эту тему, и повесть почти пятьдесят лет так и оставалась не законченной.

Однако, в конце концов я взялся и за нее. Подсократил основную часть, придумал продолжение — уже о нашем времени. Не ладилось только с названием. Изрядно помучившись, я снова стал перелистывать увесистую пачку пожелтевших и ломких листков.

И тут мой взгляд упал на подробный план, который я составил где-то посреди незаконченной работы и название: «Когда мы научимся летать».

Я понял, что ничего лучше уже не придумаю…

Из Гейне

На время службы в армии пришелся пик моих знаний немецкого языка.

Дело в том, что кроме подготовки статьи, я поставил перед собой задачу сдать кандидатский минимум по иностранному языку. С этой целью я выписал на год пару газет на немецком языке.

Из каждой газеты я вырезал статьи и таскал с собой на службу, утыкаясь в них при каждом удобном случае. Зимой следующего года я без труда сдал на «отлично» экзамен в педагогическом институте Семипалатинска.

Каждый раз, когда заканчиваю писать очередную порцию своих «клипов», я заглядываю в папку с кучей пожелтевших листков в надежде отыскать что-то свежее.

Так я наткнулся на несколько листков форматом поменьше, очевидно, вырванных из какого-то блокнота. На моих листках были написаны на немецком четыре стихотворения Гейне, которые передавали разные стороны дарования Поэта: от лиризма и тонкой иронии до неприкрытого трагизма. Почти все они были переведены на 95 %. Я только немного подправил рифму. Каждое из трех первых стихотворений было в свое время переведено нашими первоклассными поэтами: Блоком и Маршаком. Поэтому у меня была прекрасная возможность, пользуясь интернетом, сравнить с этими образцами мои пробы полувековой давности.

Я пришлю тебе фиалки

Я пришлю тебе фиалки,

Свежей утренней зарею.

Ярких роз благоуханье

Подарю порой ночною.

Но поймешь ли смысл посланья

В красоте цветов сокрытый?

Будь ты днем благочестивой,

А в ночи люби открыто.

Письмо, что ты мне написала

Письмо, что ты мне написала,

Где твердишь, что совсем разлюбила

Меня убедило не очень -

Оно слишком длинным было.

Почти без единой помарки

Целых двенадцать листочков -

Подробно ведь так не пишут,

Если ставить намерены точку.

Если женщина изменила

Если женщина изменила,

Ты в другую влюбиться попробуй.

Или город оставь постылый

И другую найди дорогу.

Встретишь озеро голубое,

В окружении ив плакучих.

Здесь ты выплачешь свое горе,

Может, станет немного лучше.

А когда заберешься в горы,

И вскарабкаешься на вершину,

Ты услышишь орлиный клекот,

И поймешь своих бед причину.

Хорошо вам с орлом в вышине,

Будто заново здесь рожден.

И тем, что оставил в другой стороне -

Не очень-то огорчен.

Если перевод трех первых стихотворений не вызвал у меня особых сомнений, то с подготовкой к печати четвертого, мне пришлось повозиться.

«Под черным парусом мой корабль…»

Слова, безусловно, цепляли. Я начал вспоминать: да, это были строки перевода из Гейне.

Под черным парусом мой корабль

Плывет по морю невзгод.

Вторая строка вызвала у меня некоторое сомнение. Не слишком ли кардинально? Ведь, если речь идет о черном парусе на корабле, то, может быть, лучше оставить и реальное море. Получилось так.

Под черным парусом мой корабль

По бурному морю плывет.

Нет, лучше не стало. Кроме того, понятно, что «черный парус» — это метафора, кстати, очень сильная, характеризующая трагическое положение поэта. А вторая строка ничего не добавляет к этому настроению, а только его продолжает и работает на дополнение реальности корабля и моря. На самом деле, ничего этого нет.

Есть только поэт в его трагической реальности. Поэтому, пусть будет так.

Под черным парусом мой корабль

Плывет по морю…

Чего? Тут нужен сильный эпитет, возможно даже и не относящийся к реальному морю. Поэтому какой? Что мучает поэта, о чем он волнуется? Может быть, лучше так?

Под черным парусом мой корабль

Плывет по морю тревог.

Ты знаешь сама, как мне тяжело -

Я болен и изнемог.

Теперь второе четверостишие. Здесь поэт раскрывает, что же его мучает.

Как ветер изменчиво сердце твое.

Куда оно повернет?

Последние строки стихотворения у Гейне повторяют две первые.

Только я взял на себя смелость оставить их такими, какими они были у меня первоначально. Таким образом, мне пришлось изменить всего одну рифму из записей 1975 года.

Под черным парусом мой корабль

Под черным парусом мой корабль

Плывет по морю тревог.

Ты знаешь сама, как мне тяжело -

Я болен и изнемог…

Как ветер изменчиво сердце твое.

Куда оно повернет?

Под черным парусом мой корабль

Плывет по морю невзгод.