– Нет. Ничего похожего. Но тебе бы это не повредило, если хочешь знать. Я к одному сходил, мне очень помогло.

Он взглянул на меня с удивлением. Опять двадцать пять. Сколько ж у него в запасе предрассудков. Ну конечно, я не из тех, кому нужен психоанализ. Слишком деловой, слишком прагматичный, не особо интеллектуальный. Собственно, он прав. Я сроду не ходил к аналитику. Сказал, просто чтобы его позлить.

– А почему, по-твоему, люди меня не выносят?

– Погоди… Я пошутил. Ну… Наверняка есть люди, которые тебя терпеть не могут. Как у всех. Может, у тебя их побольше обычного: надо добавить тех, кому не нравятся твои фильмы и пьесы, кого возмущают твои интервью. И вообще хейтеров, хоть в сети, хоть в бистро. Чуваки, которые тебя ненавидят в принципе, потому что ты художник, журналист, промоутер или, еще того хуже, политик. Ты на стороне власти, бабла, системы, мажоров и всякое такое. Ну и ладно, так тому и быть. С этим ничего не поделаешь. Такая у тебя работа, это входит в стоимость билета. Но тебе пофиг. Ты этих козлов знать не знаешь. Что важно, так это остальные. Близкие. Семья, друзья, твои сотрудники.

– Угу… Насчет сотрудников, доложу тебе, с ними в моем случае все ровно так же, как везде. Будь ты хоть режиссер, хоть управляющий, ты начальство, шеф или его представитель, и, поверь, в столовой никто с тобой за один стол не сядет… А в остальном…

– Что в остальном?

– Ничего. Проехали…

– А-а… Перед нами снова месье Никто-Меня-Не-Любит. Никто-Меня-Не-Понимает. Никто не знает, что под броней бьется нежное сердечко… Калимеро[10] собственной персоной.

– Вот каким ты меня считаешь?

– Тебя все таким считают, дружочек.

Поль встал. Протянул руку за бутылкой, стоявшей на журнальном столике. Этот мудак не взял подставку. Опять след останется. Мерзкий, ничем не выводимый круг на подделке под красное дерево. Налил себе. Приглядевшись, я понял, что это уже не кот-дю-рон. Еще пузырь открыл, пока меня не было. Бордо, до того отдающее древесиной, что как будто стружки во рту. Паленое до безобразия. И пестицидов в нем, небось, полно. Он поднял на меня глаза – хочу ли я. Я кивнул. К черту эндокринные расстройства и грядущий рак. На миг мне вспомнилось интервью какого-то кандидата в президенты, я его слушал в тачке, пока сюда ехал. У этого парня не сходило с языка всякое “био”. Все остальное – безработица, неравенство, бедность, образование, русские – ему явно было до фонаря. Все, что его интересовало, это чтобы на работу все ездили на велосипеде, а наши детки кушали в школьной столовой биопродукты. И вот этот считает себя политиком, притом достаточно компетентным, чтобы поднять страну или хотя бы не дать ей скатиться в яму. Обхохочешься. Вроде всех этих артистов, что променяли свое гражданское сознание на экологию: в основном это значит, что они заботятся о себе любимых, то есть весьма разборчивы в том, что жрут, носят или мажут на морду. Наверняка им это почти ничего не стоит, кроме кучки бабла. Но меня занесло. Некоторые еще сортируют мусор и пьют “натуральное” вино. Настоящие борцы. Самые отчаянные теперь реже летают на самолете, успев пару-тройку раз объехать весь мир. Надо признать, Поль никогда в такое не впадал. Хоть это ему в плюс.

– Как у тебя с этой… Как там ее зовут? С Сарой, да? – спросил он.

– Норм.

– Норм? Странноватое определение для любовной страсти.

– Так говорится, Поль. Я имею в виду, все на мази.

– А с работой?

– Ой, хватит, Поль…

– Что такое?

– Я же знаю, тебе нет никакого дела до Сары. Ты с ней в любом случае не знаком. Даже имя-то ее еле вспомнил. А насчет работы, ты ведь даже не знаешь, чем я, собственно, занимаюсь.

– Знаю, конечно. Ты в этом… би-ту-би…

– И что это значит?

– Ну… Бизнес для бизнеса, по-моему.

– И в чем это заключается?

Вместо ответа он отхлебнул канцерогенного пойла. Вид у него был как у мальчишки, которого вдруг застали врасплох. Мне его даже немножко жалко стало.

– Не парься. Я сам не особо понимаю, что это такое.

Он фыркнул, капля вина потекла у него по подбородку. Он утерся тыльной стороной руки. Я тоже засмеялся. И – не знаю… Мы, конечно, набрались. Да, посреди ночи. Да, папу завтра хоронят. Но в итоге мы покатились со смеху. Просто так, без причины. Не могли остановиться. Пока не раздался голос Клер. Раз в жизни мы не слышали, как она спустилась.

– Надо же, как вам тут весело. Хороним кого?

Сцена третья

Клер

Мне казалось, я уснула при свете. Но когда открыла глаза, вокруг было темно. Кто его выключил? Кто заходил в комнату? Мама? Поль? И если Поль, то где он в итоге спал? Внизу, на диване, как раньше? Когда он, едва родители ложились, бесшумно спускался вниз и засыпал только после двух-трех фильмов? Случалось, первый мы с ним смотрели вместе, если мне назавтра не надо было рано вставать, если не было контрольной или экзамена. Мы устраивались под разноцветным покрывалом, его связала мама: однажды на нее что-то нашло, она довела дело до конца, и после этого мы ни разу ее не видели со спицами в руках. Нередко к нам пытался притулиться младший братишка, и Поль слал его подальше. Мал еще не спать так поздно. И вообще это фильм не для него, ничего не поймет. Антуан впадал в истерику и нарочно будил родителей, чтобы нас застукали на первом этаже у телевизора, включенного куда позже комендантского часа. У папы срывало крышу, и Поль получал по полной. Конечно же виноват был он, как всегда. Поль потом в порядке ответной меры пытался с Антуаном не разговаривать. Но долго не выдерживал. Мальчишка был такой обаятельный, такой ласковый. Все время старался привлечь к себе внимание, глядел на нас большими сияющими глазами, и мы таяли. И я только сейчас могу осознать, как должен был на него подействовать наш почти синхронный уход из дома. Однажды он признался, что всегда вспоминает время, когда мы жили дома впятером, с дикой ностальгией. Для него это был потерянный рай. Время, когда все само собой разумелось. О котором у него остались теплые, нежные воспоминания. Как так получается? Вот Полю все казалось холодным как лед. Ему так не хватало жестов и слов. Я только потом поняла: для родителей были важны только дела – обеспечить нам крышу над головой, образование, одежду, питание три раза в день. Чтобы мы ни в чем не нуждались. Чтобы у нас были все шансы. Для нежностей нужен досуг. Мелкие и крупные проявления чувств проходили по разряду привилегий.

В темноте послышался хнычущий голос. Старшая. У