Андрей что-то быстро проговорил по-русски, и Клер перевела: когда придут его товарищи, Кароль будет вознагражден с лихвой за все, что он для них сделал.

— Эй, а водочки организовать не догадался? — спросил Отто.

— Он предлагал большую бутылку, да я не взял,— небрежно уронил Юрек.

— Не взял?!

— Я водки не люблю, только французский коньяк.

— Ты что... — зашипел Отто.— Видно, совсем...

Юрек так и покатился со смеху:

— Да я шучу. Нет водки, нет.

Тут в третий раз за день грохнул взрыв хохота. И не так уж это было смешно — просто беглецам необходима была разрядка.

— Ну что ж,— сказала Лини, когда веселье улеглось,— давайте поедим, пока все горячее.

— До завтрашнего вечера больше ничего не будет,— предупредил Юрек.— Так что хорошо бы нам немного оставить на завтра, не-е-ет?

— Ну-ка, Лини, похозяйничайте,— попросил Норберт.— Разделите все на три раза.

— Идет. Только поставьте корзинку туда, где посветлее, ладно? А то мне ничего не видать.

Луна тем временем успела переместиться и теперь освещала лишь дальний конец помещения. Все перешли туда. Вскоре каждый получил полную, с верхом, миску горячей капусты с картошкой и толстый ломоть серого хлеба домашней выпечки.

— Тут еще на два раза хватит! — радостно объявила Лини.

Ели в сосредоточенном молчании, время от времени покрякивая от удовольствия. Какое же это было наслаждение — есть обычную пищу, ведь они так давно ее не видели, и знать, что больше не нужно давиться тошнотворной крапивной баландой, из которой состоял их обед в Освенциме. Капуста, картошка, вкусный хлеб—да это же королевские яства! Одна только Клер усилием воли заставляла себя есть медленно. Остальные набивали рты без передышки, и голод этот был скорее психологический: ведь каких-нибудь несколько часов назад они довольно плотно поели. Каждый начисто вытер миску последним кусочком хлеба.

— Ах! — воскликнул Отто, отодвигая миску.— Святой Кароль! Не иначе как он попадет прямо в рай!

— Я бы этой капусты еще десять таких мисок съел, прямо сейчас,— сказал Юрек.

— А я — двадцать,— усмехнулся Андрей.

И тут они предались излюбленному развлечению заключенных.

— Если бы можно было заказать на завтрак любое блюдо, вы что бы взяли? — обратилась Лини к Норберту.

Ответ последовал незамедлительно:

— Четыре жареных утки и к ним четыре литра пива.

Взрыв хохота.

Отто: — А мне — тушеное мясо и яблоки в тесте.

Клер: — Болыпущий-преболыпущий омлет с сыром.

Юрек: — Мне — маленького свиненка, кило на шесть, чтоб было что пожевать, та-ак?

Снова хохот.

Андрей: — А для меня — большой жирный гусь.

Лини: — Никак не могу выбрать — то ли свежие голландские селедки, то ли клубнику со сливками.

Отто: — А ты начини селедки клубникой!

Клер отодвинула свою миску, съев меньше половины.

— Потом вы все будете мне завидовать,— весело объявила она.— Смотрите, сколько у меня осталось!

Лини: — Особенно буду завидовать я — ведь у тебя такая изящная фигура!

Все снова так и закатились, а Клер громче всех.

Потом Юрек со вздохом сказал:

— Ну я пошел. Пошукаю колодец, принесу воды.

— Слушай-ка,— оживился Отто.— Заскочил бы ты по дороге в лавочку, купил мне сигар, а?

Громовой хохот.

— Ох, боже мой,— простонала Лини.— Уморили меня совсем. Хватит! Чтобы никто больше ни слова!

До чего же хорошо! Какое блаженное чувство свободы!

6

Норберт и Отто подремывали, лежа вдвоем на одном одеяле. Женщины, казалось, тоже спали, но Андрей заметил, что Клер зашевелилась и села. Он двинулся к ней, осторожно пробираясь в темноте.

— Клер, вы проснулись? — зашептал он по-русски.

— А я не спала. Я опять ем.— И она рассыпалась коротким счастливым смешком.

— Как ноги?

— Все так же — болят.

— Но не хуже?

— Нет. Только ледяные — никак не согреются. Опустить бы их на часок-другой в горячую воду!

— Нельзя, это вредно. Хорошо, что здесь прохладно. Такая температура для ваших ног в самый раз.

— И откуда вы только все это знаете?

— Я до плена отмораживал себе ноги дважды.

— А в каких частях вы служили?

— Санитаром был. Ездил с госпитальной машиной.

Короткое молчание.

— Андрей, вы напели мелодию из Дебюсси так правильно, что я сразу ее узнала. Вы музыкант?

— Был. До войны. А теперь не знаю,— в голосе Андрея пробилась горечь.

— Из-за того, что вы все эти годы не упражнялись?

—- Не в том дело. До плена у меня была такая возможность — в свободное от дежурства время. Но после контузии я почти оглох на правое ухо... В нашу машину угодила мина. Стать первоклассным музыкантом вообще не так-то просто. А уж при физическом недостатке... Не знаю, смогу ли теперь воспринимать музыку нормально.« Удастся ли приспособиться...

— Может, когда вернетесь домой... С помощью врачей?

— Может быть.

Молчание.

— Клер, вы любите классическую музыку?

— О да. Особенно камерную. У вас какой инструмент?

— Виолончель.

— Играли в оркестре?

— Нет. Учился в Киевской консерватории.— Потом с горечью: — Говорили, я подавал большие надежды. Когда началась война, я как раз готовился к первому своему концерту.

— Но он так и не состоялся?

— Нет.

Снова короткое молчание.

— Сколько вам лет, Андрей?

— Двадцать пять. Но выгляжу я, должно быть, гораздо старше?

— Немножко. Как и все мы. Это ведь неизбежно.

— А вам сколько?

— Двадцать шесть.

Мягко: —Какие у вас чудесные глаза, Клер. Синие, как у некоторых русских девушек.

Клер рассмеялась:

— Вы даже представить себе не можете, до какой степени я француженка.

— А я все-таки утверждаю: есть в вас и русская кровь, от деда,— шутливо настаивал Андрей.— Ох, до чего же все-таки здорово, что вы говорите по-русски. Ни в команде, ни в бараке у меня не было ни единого земляка. Народ из каких угодно стран, только не из моей. Я теперь знаю слов по двадцать из доброго десятка языков, даже греческого.— И он невесело засмеялся.

— А чувствуете у меня акцент?

— Самую малость. Вы и по-польски так же хорошо говорите?

— Нет. Объясниться кое-как могу,> но и только. Я ведь главным образом изучала немецкий и русский. Собиралась стать переводчицей.

— Хотели книги переводить?

— Да. Мне казалось, это интересная