Шрифт:
Интервал:
Закладка:
кассационная бумага начинает жить свою жизнь. она снится ей по ночам, выпадающая из сумки почтальона, порванная, забившаяся между деревянных половиц: жирная подошва месит ее по-заводски, коршун выхватывает из рук, медведь откусывает руку вместе с бумагой, море поднимает волну до неба и обрушивает на побережье, и бумагу смывает в бескрайнее, бумага улыбается и кричит глупо глупо глупо, бумага плачет и сжимается в фигуру Дмитрия, исхудавшую и испуганную, сидящую в деревянном бараке, полном других людей и их испражнений, бумага рассыпается под пулей на сотни осколков, бумага истекает кровью. дочери виснут на плечах Ксении, они напуганы, хотя Ира, та, что постарше, старается держаться серьезно и на прямые плечи, словно коромысло с полными ведрами, кладет обязанность не плакать от страха.
на улицах две девочки и одна женщина отпрыгивают на край дороги, лишь бы не касаться других прохожих, ходят быстро, глаза опускают в пол. мама наставляет девочек больше не общаться ни с кем из своих друзей: они все обманщики, они разбалтывают своим папам и мамам всякие гадости про нас, они хотят нас всех сбросить с обрыва. папу что, сбросили с обрыва тоже? — спрашивает младшая. не знаю, честно отвечает мама.
в один из дней сентября, когда резко похолодало и гнус стал вмиг особенно зол, Ксения Илларионовна встала рано. она, может быть, не спала совсем. под глазами набухли мешки, выкатив наружу тесную сосудистую сеточку. она доила корову, стараясь хотя бы в быту сохранить прежний порядок. страшно было за девочек, которые совсем осунулись, поэтому мама заставляла их пить молоко через не хочу, припугивая тем, что их никто не возьмет замуж. этот страх казался самым безобидным. на тесном упругом вымени ее длинные пальцы. плавно и резко, с силой она сцеживает молоко и слушает, как то ударяется струйкой о стенку ведра. Нюрка слегка переминается, помахивая хвостом. одолевают комары. Ксения сплевывает их, тряся головой, пытается сосредоточиться. комары спеют и лопаются от крови, разлетаясь по стареющей женской щеке. у-у-у-у-у-у, мычит Нюрка, я не могу больше. Ксения отрывает руку от вымени и хлопает по крупному коровьему заду, чтобы разогнать гнус. тот взмывает маленьким вихрем и тут же оседает обратно. вот они че делают, Нюр! у-у-у-у-у-у. Ксения снова пытается сосредоточиться на звуке молочной струи, не думать ни о чем в миг, когда млечный путь твой выскальзывает меж пальцев, но комар визжит, скрежещет. она ощущает, как между глаз сидит один и перебирает тонкими лапками, собираясь укусить ее. ощущение от укуса становится сродни удару в переносицу, комар словно увеличился в десятки раз, и его шуршащие игольчатые лапки как будто сшивают ей глаза. прочь прочь вскакивает она и кричит, закрывая лицо ладонями, бежит, ничего не видя, в дом, задевает ногой ведро. то опрокидывается в сено, но его успевает поднять чья-то рука. Ксения задевает плечом что-то мягкое, опускает руки, заодно вытирая ими кожу от слез, соплей и пота.
— здравствуйте, Ксения Илларионовна!
— здравствуйте, Петр Семеныч. что вам тут нужно?
— Ксения Илларионовна, вы как будто не знаете?
— не знаю.
— я пришел как честный гражданин нашего государства и как уважаемый в городе человек, и у меня полное есть право, чтобы…
Петр Семеныч был седой высокий мужчина, всегда сутулый, с извиняющимся колючим лицом, с доброй улыбкой, похожей на куриную. он был председателем местного сельхоза, со всеми старался дружить и часто заходил в гости вечерами. его принимали, пока однажды Катерина Сергевна не забыла снять с зеркала иконку, когда Петр Семеныч зашел к ней. на следующий день она успела рассказать Ксении, мол, вот как опростоволосилась, а послезавтра исчезла.
— так вот, у меня полное право имеется, чтобы, видите ли, вашу коровку изъять.
— это какое ж такое право? — Ксения схватилась за стену и всадила заусенец в палец.
— да вы разве не знаете, что вы теперь жена врага народа?
— я?
— ну не я же! — засмеялся он. — вы, вы.
— я?
— так, Ксения Илларионовна, вы не дурачьтесь только. давайте вашу корову, вот так.
он накинул Нюрке на шею веревку. только сейчас Ксения заметила этот предмет в его руке. председатель совхоза ловко замотал ее на шее и спокойно потянул на себя. корова доверительно двинулась — рядом стояла ее хозяйка.
— послушайте, вы издеваетесь? — набрала Ксения воздуха в легкие. — у нас одна корова, две дочери и я. муж исчез, про него ни слуху ни духу, брат его тоже. мы на его деньги жили, а я-то не работаю, я же за детьми смотрю, я же выращиваю тут все, я же эту вот корову пасу. а где же я возьму денег, а что же мы будем есть, пока он не вернется?.. — она задыхалась, еле сдерживая рыдания.
— уважаемая Ксения Илларионовна, успокойтесь, пожалуйста! — он протянул руку к ее лицу, но она резко отшатнулась. — не надо было всяких заговоров против советской нашей власти придумывать, вот что я считаю. а корову, корову вам теперь незачем. вы жена врага народа, понимаете это?
и он увел корову, спокойным удавом выполз из сарая, а Ксения продолжала стоять. лужа подтекшего из ведра молока уже дотянулась до ее сапог.
когда она была совсем маленькой и они еще жили в Семиречье, у них тоже был скот. и однажды у здоровых молодых коров стало пропадать молоко. девочка любила возиться с животными, и как-то вечером, уже перед сном, она пробралась в хлев, чтобы еще раз погладить одну самую мягкую и пушистую телку. стянулись сумерки, но еще можно было разглядеть пространство: синее, фиолетовое, трещащее. ее корова стояла в дальнем углу, и с дырявой крыши на нее падал свет проходящего дня. Ксения сощурилась и вдруг закричала. с коровьего вымени свисали охапкой, как корни дерева, вырастающие из земли, змеи. она выбежала из хлева в дом и утянула мать с отцом посмотреть на это. отец взял палку и ударил по кожистому канату, юлящему вокруг налитого вымени, но змея стала защищаться и прыгнула на него. тот сбросил ее и топтал, пяткой целясь в маленькую