Тётя Лили слонялась по дому. Когда не надо было идти на работу или в церковь, она места себе не находила и оживлялась, только испортив нам настроение.

— Дело пойдёт быстрее, если ты, Аннабель, перестанешь заниматься пустяками!

Тётя Лили выбрала ленту кожуры подлиннее и стала раскачивать. Кожура порвалась. «Дело пойдёт быстрее, — хотела я сказать, — если кое-кто тоже возьмёт в руки ножик для чистки!» Но промолчала. У тёти Лили не было сноровки, а главное — желания помогать по дому.

— Вы отослали плёнку в печать, тётя Лили?

Она вздёрнула подбородок:

— Разумеется, Аннабель. Не зря ведь мне доверено такое важное занятие, как сортировка корреспонденции. И к своей работе я отношусь со всей ответственностью.

— Да, конечно, тётя Лили. Я ничего такого не имела в виду.

Она кивнула с видом оскорблённой королевы:

— Фотографии должны прийти на днях, Аннабель. А вообще, мне непонятно, почему этот бродяга пользуется нашим фотоаппаратом и нашей плёнкой, которая, между прочим, стоит немалых денег. И с какой стати я должна выполнять дополнительную работу, когда и без того чрезвычайно загружена?

На словах «наш фотоаппарат» и «наша плёнка» мама покачала головой. Фотоаппарат и пожизненный запас плёнки выиграла она, а не тётя Лили.

— Вот доглажу — пойду навещу малютку Руфь, — сказала мама. — Ты со мной, Аннабель?

Я не хотела навещать Руфь. Меня от одной мысли трясло. Но я всё-таки кивнула. Когда с глажкой было покончено, я надела пальто и шляпку и вслед за мамой сошла с крыльца.

Руфь лежала в постели под одеялом по самые подмышки. Пустую глазницу закрывала повязка из чёрного шёлка. Из-под повязки тянул по всей щеке свои щупальца изжелта-зелёный синяк. Другая щека, лоб, нос, подбородок были сероватые, как февральский снег.

— Привет, Руфь, — выдавила я, когда мамы оставили нас одних, ушли шептаться в гостиную. — Тебе больно?

Руфь с усилием кивнула. До сих пор она произнесла только два слова: «Спасибо, мэм», потому что мама вручила ей пакет имбирного печенья.

— Тебя ведь в школу скоро пустят, да, Руфь?

Она было начала отрицательно качать головой, но остановилась и сказала, глядя в сторону:

— В эту школу меня вообще не пустят. Я буду учиться в Сеукли.

Я опешила:

— Так далеко?

— В Сеукли папина контора. Мы здесь не планировали так долго жить — просто дом от дедушки в наследство достался… Было неплохо. Тихо. — Руфь повернулась ко мне. Слёзы текли у неё по обеим щекам. — Папа с мамой хотят продать этот дом и переехать в город.

Мы с Руфью росли вместе. Среди моих подруг не было девочки добрее. Я тоже заплакала:

— Мне так тебя жалко, Руфь! Так жалко, что ты поранилась!

Руфь поджала губы:

— Я не сама поранилась. Меня нарочно… изувечили.

Я мигом вытерла слёзы:

— Ты кого-нибудь видела, да?

— Толком нет. Что-то мелькнуло на холме, я подняла голову — и камень попал прямо в зрачок. Если бы я смотрела вниз… или в сторону…

Она подтянула колени к подбородку:

— Врач говорит, я привыкну. По-моему, так только — утешает.

В спальню заглянула мама:

— Нам пора, Аннабель. Руфи нужен покой.

Я просто сказала «Пока». Не обняла Руфь, не пожелала скорее выздороветь. Я не знала, что вижу её в последний раз.

На ферме Гленгарри всё прошло ещё хуже. Странно и неловко было сидеть между папой и мамой на деревянном диванчике в гостиной. Старшие Гленгарри и Бетти заняли табуретки, причём поставили их в ряд, точно напротив нас. Будто границу провели. Табуретки были выше диванчика, и Гленгарри, все трое, глядели на нас сверху вниз. Без папы с мамой я бы точно ни слова не пролепетала.

— Я очень рад, что представилась возможность поблагодарить вас за бальзаминовый отвар, — начал мистер Гленгарри. — Когда я вернулся из Огайо, Бетти уже почти совсем поправилась. Мы ваши должники.

— Мы, в свою очередь, были рады помочь, — отвечала мама. Слово «но» она произнести не решилась.

Это сделал за неё папа:

— Но сегодня мы пришли, чтобы поговорить о другом. О том, что творится в школе. И возле школы.

— Да, мы тоже обеспокоены, — подхватил мистер Гленгарри. — Бетти рассказала нам о несчастье с Руфью.

— Речь не о Руфи, — вмешалась мама. — Речь о нашем младшем сыне, Джеймсе. И о нашей дочери.

Мистер и миссис Гленгарри переглянулись. Бетти уставилась на меня. Лицо у неё было каменное. Все знали, почему Бетти вообще приехала из города, вот я и не ожидала, что мои слова кого-то удивят.

— Бетти грозилась побить мальчиков и меня саму, если я не принесу ей из дома что-нибудь ценное. И она выполнила угрозу. Сначала меня ударила. Палкой. Дважды. Потом она поймала перепёлочку. А вчера Джеймс напоролся на проволоку. По-моему, проволоку Бетти вместе с Энди Вудберри натягивала.

Всё это я буквально выпалила. Повисла тишина.

— Бетти? Ты действительно всё это совершила?

Поглядеть на миссис Гленгарри — она от моих слов будто пополам треснула. Одна половина сразу приняла всю правду и смирилась с ней, вторая ещё питала слабенькую надежду. Бетти мотнула головой:

— Ничего подобного. Врёт она.

— Не вру! Ты сама знаешь, что не вру. Ты меня ударила, хоть я и принесла тебе пенни и предложила дружить.

Мама погладила меня по колену: мол, не горячись. Вслух она сказала:

— Наша дочь не станет лгать о таких вещах.

— А Бетти, значит, станет? — напрягся мистер Гленгарри.

Он ещё по-настоящему не разозлился, но к этому явно шло. Мой дедушка тоже бы за меня встал горой. В любых обстоятельствах.

— Если мне не верите, можете Тоби спросить, — продолжала я. — Тоби всё видел. Как я принесла пенни, как Бетти его в траву зашвырнула, а меня палкой ударила. Хотите, покажу синяк? Потом она задушила бедную перепёлочку. Тогда Тоби ей и сказал, чтоб не лезла ко мне. А она всё равно лезет. Это она проволоку натянула. Больше некому.

— Помолчи, Аннабель, — прервала мама. — Мы сами разберёмся.

— Тоби спросить? — возмутился мистер Гленгарри. — Этого психа?! Бетти, внученька, давай-ка расскажи им про Тоби.

Бетти молчала. Тогда миссис Гленгарри обняла её за плечи и давай ворковать:

— Смелее, родная. Здесь тебе нечего бояться. Бетти чуть склонила голову набок, но глаз от меня не отвела:

— В тот день, когда камень попал в Руфь, я видела Тоби на холме. А потом он меня подкараулил и говорит: «Только попробуй сболтни — убью».

Руфь тоже говорила, что кто-то мелькал на склоне холма. Это кто угодно мог быть, только не Тоби.