Припоминаете? Вот именно это и случилось со мной. Я, как моя кошка, настораживаюсь и ловлю малейший звук.

– Биби, будь добра, скажи что-нибудь.

Мой голос дрожит, нога спотыкается о ступеньку. Слава богу, вот и лестница. Держусь за перила, как утопающий за соломинку. Бегу вверх по ступенькам, оставляя грязные следы, – ну и пусть. Мне надо куда-нибудь попасть. Куда угодно. Избавиться от давящей тяжести в груди, пока она не навалилась всерьез. Пока от страха не перехватило дыхание.

По величественному вестибюлю мечутся тени. Люстра покачивается, наполняя зеркала своим паукообразным отражением. Осторожно иду к парадной двери. Под ногами стонут половицы. Вот уж провал так провал. Никого тут нет. К лучшему или к худшему, но, наверное, таким способом Вселенная говорит мне уходить, пока не поздно. Может быть, в этом-то все и дело. Может, меня тут никто и не ждал.

Отпираю парадную дверь, и в вестибюле снова раздается стон. Вглядываюсь в темноту.

– Биби-джан?

Люстра перестает раскачиваться. Тени замирают.

Жду еще секунду и поворачиваю дверную ручку. Вестибюль наполняется вздохами, сверху доносится тихое пение. Оборачиваюсь и всматриваюсь в лестницу, ведущую на второй этаж. Звук тихий, печальный. Негромкий звон, в котором слышится… сожаление.

И плач.

Это не песня. Там по-настоящему плачет человек.

Плач проникает мне в душу, зовет за собой.

Пальцы выпускают ручку двери, и я, как завороженная, поднимаюсь по лестнице. Перила убраны, и только ступеньки соединяют с низом.

– Есть тут кто-нибудь? – окликаю я, добравшись до верхней площадки. – Вам плохо?

Песня становится тише, всхлипы тоже. Они слышатся слева, зовут меня в хозяйскую спальню. Двустворчатые двери закрыты. Делаю еще шаг, и пение смолкает. Тянусь к дверной ручке, и, несмотря на холод, дождь и страх, несмотря на боль в лодыжке, в тот миг, когда пальцы поворачивают ее, меня охватывает совершенно неожиданное чувство.

Тепло.

Открываю дверь. Створка медленно уплывает от меня. В темную комнату льется лунный свет. В углу, спиной ко мне, стоит женщина. Вздрагивает, оборачивается. Лицо залито слезами, черными от туши, и при виде него я замираю как вкопанная.

Она неслышно направляется ко мне. Протянуть руку – и можно коснуться. Женщина щурится, изнуренное лицо морщится, полупрозрачная рука скользит ко мне.

Тихим шепотом она спрашивает:

– Малика?

Потом ее ладонь касается моей щеки. Меня пронзает слепящая боль. Никогда такого не испытывала.

Хуже, чем холод, которым в прошлый раз обожгла Малика.

Мое сознание словно раскалывается надвое, сохнет, тает, и скоро от него ничего не останется.

Может быть, так чувствуешь себя, когда умираешь?

Если это смерть, то вот уж не думала, что она будет такой. Я рассчитывала дотянуть хотя бы до двадцати. Двадцать лет – хороший, полноценный возраст, когда можно уже и уйти. А после него открывается черная бездна взрослой жизни.

– Почему ты кричишь, джанем? – спрашивает знакомый певучий голос на фарси.

Она убирает руку, и боль мгновенно улетучивается. Я тяжело дышу, сознание постепенно возвращается.

– Биби-джан? – шепчу я, сжимая руки в кулаки. Боюсь коснуться ее.

Она стоит, растерянная, в своем тяжелом платье. Шею туго стягивает ожерелье, густо усыпанное драгоценными камнями. На миг мне хочется спросить, не больно ли ей. Чувствует ли она, как металл впивается в кожу.

– Ты не Малика? – Черные следы от слез на молодом лице становятся еще заметнее. Кажется, она вот-вот исчезнет, словно была порождена лишь моим воображением.

– Погоди! – Я протягиваю руки. Ну как схватить… не знаю что. – Я ее видела.

Она настораживается.

– Правда?

– Да, она ищет тебя. – Ее полупрозрачная фигура твердеет. У меня перехватывает горло, я сглатываю подступивший комок. – Когда я в прошлый раз заглядывала, она была в подвале. Ты наверняка ее видела. – Не совсем правда, если учесть, где я только что побывала. Там я ее уж точно не видела.

– Девочка, можешь отвести меня туда? – Ее беспокойные глаза умоляюще вглядываются в меня, и у меня разрывается сердце. Этот взгляд предназначен не мне, она рвется к кому-то другому. А меня как будто не узнаёт. Словно и не догадывается о моем существовании.

– Ты меня не помнишь? – шепчу я ласково. – Совсем?

Она застывает, паря над самой землей. Изящные брови слегка хмурятся.

– Мы где-то встречались?

Хочется смеяться от горькой иронии. В грудь вонзается стальной нож. Смех сквозь слезы.

– Биби-джан, я тебя знаю всю свою жизнь.

– Биби? Ты, наверное, что-то перепутала, – говорит она нежным тоном. Этот голос идет откуда-то из прошлой жизни, о которой я знаю только по зернистым домашним видеороликам да выцветшим фотографиям, что часто показывала мне мадар. И рассказывала, какой была бабушка. – У меня здесь только одно дитя. И она слишком молода, чтобы стать матерью. А ты… Почему ты плачешь? Я тебя расстроила?

– Всего одно? – осторожно спрашиваю я. – Остальных ты не помнишь? – Детей, которых моя биби с религиозным усердием перечисляла каждый день.

– Остальных?

– Тех, что были у тебя еще до переезда в этот дом. Разве ты не помнишь, какой была твоя жизнь раньше?

– Раньше… – Ее лицо становится отстраненным. Она начинает ходить взад-вперед по комнате. На ее губах вертится вопрос. Воздух вокруг нее клубится, становится все холоднее и холоднее.

– Ладно, пока ты размышляешь, давай попробуем… найти Малику. – Я разворачиваюсь и вывожу ее из комнаты. Не могу все это осмыслить. Не укладывается в голове. Похоже, никогда мне от этого не убежать. Даже здесь мне напоминают о семье, которую я медленно теряю.

– О, спасибо. – Она вытирает ладонью следы слез и бодрым шагом идет за мной. – Слов нет, как много это значит для меня. Да вознаградит тебя Бог за твою доброту.

– Да, непременно вознаградит, – выдавливаю я, стоя на верхней площадке лестницы. В последний раз окидываю взглядом биби – какая же она молодая – и маню ее за собой. – Сюда, вниз. – Но забываю, что перил нет, и рука соскальзывает в пустоту. Я теряю равновесие. – Ой!

Когда падаешь вперед, время словно замедляется. По неведомой причине мозг решает ускорить работу, чтобы мы смогли прочувствовать каждую секунду падения и приготовиться к удару.

Биби тянется ко мне. На ее лице написан ужас.

Ее рука крепко хватает меня.

Она меня спасла.

Мы стоим секунду в этом шатком равновесии. Ее грудь тяжело вздымается, я задыхаюсь от радости возвращения к жизни. Темные глаза биби находят мои, и на ее пальцах, крепко сомкнутых на моем запястье, расцветает тепло. Оно медленно, сантиметр за сантиметром, проникает мне в кожу. С удивительной силой она тянет меня вверх и отпускает.

– С-спасибо. – Я падаю на колени и судорожно втягиваю воздух.

Биби-джан присаживается возле меня, в ее глазах светится любопытство. Она рассматривает очертания моих скул. Небольшую горбинку на носу. Форму моих глаз.

– Наргиз, – шепчет она. – У меня… – Она с трудом подыскивает слова.

– Десять дочерей, – заканчиваю я за нее. – И один сын.

– Одиннадцать. – Ее голос крепнет. Она всматривается в меня. В ее глазах расцветает что-то новое. Любовь. Узнавание. – Одиннадцать. И ты…

– Я – не она. – Волны вздымаются, грозя унести меня по течению, но я стряхиваю их. Я не стану плакать. – Я ее дочь. Меня зовут Сара.

При этих словах она вздрагивает.

– Ее дочь? Но ведь она сама еще маленькая девочка. Немного моложе тебя.

– Разве ты не знаешь, какой сейчас год? – спрашиваю я.

– Я… – Она мучительно пытается вспомнить что-то, давно утерянное на долгом пути. В потоке прошедших лет. Но… Может быть, и не утерянное.

Она похожа на воспоминания биби-джан о прошлом. Силуэт, до сих пор обитающий в том времени, когда она на самом деле жила в этих коридорах. Она не помнит меня, не помнит, какой сейчас стала мадар, потому что для нее это еще не произошло.

– Ты хочешь сказать, моя дочь назвала тебя в честь меня? – Я слышу в ее голосе незнакомые нотки. Она изо всех сил пытается понять, кто же я такая.

Еле удерживаюсь от смеха.

– Примерно так. – Я лукаво улыбаюсь. – Она думала…

Снизу доносится грохот.

Топот бегущих ног.