что взяла твою машину, но перестань вести себя так, будто ты белый и пушистый. – Впиваюсь в него презрительным взглядом, а в груди оживает вулканический кратер. – Вызвать полицию из-за пропавшей машины? Как драматично. Может, мне захотелось несколько часов побыть одной, потому что здесь мне невыносимо. И нечего обвинять маму, лучше посмотрись в зеркало и задай себе неудобные вопросы.

– Во-первых, я обратился к властям не из-за пропавшей машины, – тихо произносит падар. – А из-за пропавшей дочери, которая оставила входную дверь нараспашку и не отвечала на телефон. Так что прости, если прервал твое шальное приключение.

– А…

– И, во-вторых, ты не имеешь права на такие заявления после твоих прошлогодних выходок.

– Это нечестно. – Я быстро-быстро моргаю, потому что если перестану, то расплачусь. – Тот случай сейчас совершенно ни при чем, сам знаешь.

– Сара-джан, ты сама открыла ящик Пандоры, – продолжает падар. – Если нарушаешь закон, надо быть готовой отвечать за последствия.

В памяти всплывают воспоминания. Обрывистые, пугающие, они преследовали меня, когда мне было тринадцать лет. Когда падар кричал: «Как ты могла!» Когда видела в стенах дыры величиной с кулак.

Усилием воли выбрасываю это из головы.

– Какие такие последствия? Говорить «я тебя люблю» другой женщине, когда вы еще даже не разведены? – бросаю я ему гневные слова. – Ты внезапно забыл, что у тебя уже есть семья?

Рука падара инстинктивно взметается, я зажмуриваюсь.

На его виске набухают жилы. Мы замираем в нашем танце за власть, бросаясь словами, которые должны резать. Падар первым поднимает белый флаг.

– Сара-джан, я не хотел начинать наш разговор подобным образом. – Падар опускает руку, я отступаю. – Ты же знаешь, это не всегда было так. И я не всегда был таким.

– Знаю. – Меня окутывает теплое солнце моего детства, и мне кажется, что мы наконец к чему-то пришли. Что в танце настал момент, когда ему надо повернуть назад.

Падар отступает на шаг, прочь от света. Когда-то, давным-давно, мы, папа, мама и дочка, гуляли по улицам Нью-Йорка, греясь на солнышке. Когда-то, давным-давно, мы были счастливы.

Под пристальным взглядом падара у меня не выходит из головы мысль: когда же все это прекратилось?

– Прости, что так долго откладывал этот разговор с тобой, но сначала мне надо было самому понять, чего я хочу. – Он прикусывает губу. Проводит рукой по морщинам на лице. – Как ты знаешь, мы с твоей мамой живем раздельно. Это длится уже довольно долго, и, видишь ли, когда взрослые расходятся, то рано или поздно может наступить момент, когда вернуться к тому, что было, уже невозможно.

– Но разъехаться – не значит развестись, – говорю я. – В прошлом это вам всегда помогало, так что не понимаю, почему мы вообще завели этот разговор.

– Потому что теперь для меня все изменилось. Сара, забудь все прошлые подобные ситуации. Они уже не имеют значения, – объясняет падар. – Для меня очень важно, чтобы ты это поняла.

– А для меня имеют.

Неужели он не понимает смысла этих слов? И к каким вопросам они приведут. Мне хотелось завопить: «Твоя любовь ко мне тоже иссякла? Меня ты тоже забудешь?» Учитывая, в какую сторону движется наш разговор, предпочитаю оставить эти вопросы при себе, потому что боюсь получить ответ, который мне не понравится.

– Дело в том, что это не обсуждается. Мне очень хочется забыть прошлую ночь, потому что понимаю, как эта ситуация тяжела для тебя. Однако не могу допустить, чтобы ты так вела себя, когда я изо всех сил искренне пытаюсь действовать в интересах всех нас. Сара, такова реальность, и я хочу, чтобы ты повзрослела и приняла ее. – Падар прочищает горло и поправляет воротник рубашки. – Сейчас мне пора на работу, но, когда вернусь, мы продолжим наш разговор, хорошо?

Я ничего не отвечаю, и он неуверенно умолкает. Неуклюже делает шаг, словно сам еще не решил, то ли уйти, то ли обнять меня. В конце концов качает головой и предпочитает уйти.

– Великолепная беседа, – бормочу я вполголоса.

Падар быстро шагает к дверям, надевает ботинки и уходит. Тихо щелкает замок. Мысленно считаю до ста. Уж не знаю, что он имел в виду, когда говорил «действовать в интересах всех нас», но если эта случайная особа хоть чуть-чуть перерастет в нечто более серьезное, я…

Если такова наша новая нормальность, то кто мы теперь? Семья? Если падар прервал танец, что помешает нам разойтись еще дальше?

Что помешает ему полностью вычеркнуть нас из своей жизни?

Я всегда считала эту квартиру падара временным жилищем. Думала, что биби переселилась в бывшую родительскую комнату просто потому, что так удобнее. А если нет? А если это навсегда?

Встаю. Чем дольше сижу здесь, тем сильнее начинаю в это верить. Вбегаю в комнату падара, копаюсь в нижнем ящике его тумбочки, нахожу свой путь к спасению – его запасную кредитную карту.

Вот оно, наконец-то, легкое решение.

– Падар, спасибо, что дал денег на бензин.

Выходя из квартиры, закидываю все эти гнусные идеи о постоянстве и наших общих интересах туда, где им самое место.

Как можно дальше от меня.

* * *

– Просто постучать в дверь, отдать ключи и уйти, – говорю я себе в зеркальце заднего вида. Оттуда на меня смотрят глаза, обведенные темными кругами. – Просто постучать и… – Браслет клацает о руль. Я мешкаю перед домом Сэма.

Телефон отключился окончательно. И, если уж говорить предельно честно, гораздо легче было бы просто оставить машину возле его дома и уйти. Уйти от всего этого. От прошлой ночи. Да, я бы смогла. Просто взять и исчезнуть опять.

– Ага, еще чего. – Я поднимаю зеркальце заднего вида и выхожу из машины. – Я же все-таки не настолько дрянь.

Пока не сдрейфила, стучу в парадную дверь. Поднимается ветер, дрожу в футболке.

Изнутри слышится шорох, тяжелые шаги на лестнице. Дверь распахивается, и поток холодного воздуха из кондиционера откидывает мне волосы назад.

– Нет, спасибо, мы не собираемся покупать ваше барахло. – Сэм вот-вот захлопнет дверь у меня перед носом. – Оставь ключи под ковриком.

Я проворно выставляю ногу, и замок не щелкает. Проталкиваюсь в дверь. А Сэм идет к лестнице.

Сара, пора расхлебывать.

– Признаю, ночью я вела себя не лучшим образом, но, если ты притормозишь хоть на миг, я… Я хочу… В смысле…

Сэм оборачивается, крепко ухватившись за дубовые перила.

– Хочешь – чего?

Вот оно, опять. Слова, которые я хочу сказать, превращаются в камень, и мозг впустую перекатывает их у меня во рту.

– Мне надо…

«Надо извиниться». Но все кругом начинает вертеться, и расплывчатое лицо Сэма вдруг искажается тревогой.

– Знаешь, прекращай уже проводить на ногах все ночи напролет. – Сэм спешит ко мне и помогает сесть на холодный кафельный пол в своей комнате. – Вот так. Хочешь прилечь на кушетку?

Я прислоняюсь к серому дивану. Честно говоря, дом Сэма напоминает мне торговый зал «Икеа» – ультрасовременный и при этом холодноватый. Трудно представить, что кому-то добровольно захочется прилечь на эти диваны. Они похожи на дешевые поддельные кубики лего, с которыми я играла в детстве.

– Лучше… посижу немножко на полу, если ты не против.

Если уж и дальше вести честный разговор, то надо добавить: рядом с диваном а-ля лего стоят десятки рамок с фотографиями Сэма и его родителей. Двоюродных братьев и сестер. Дедушек и бабушек. Полный, ничем не испорченный комплект.

И это выглядит так естественно, что в груди все сжимается, сама не знаю почему.

От затянувшейся тишины сердце ноет еще сильней.

Первым нарушает молчание Сэм.

Он судорожно вздыхает, губы подергиваются.

– Почему ты так поступила? – Чувствую, как он окидывает взглядом мою рваную одежду, грязь на туфлях. – Почему пошла одна?

Я усмехаюсь, потому что в этом весь Сэм. Он никогда не станет опускаться до глупых претензий типа «почему