медицинский пункт, откуда никогда и никто не возвращался. Как бог Борьку миловал? В рубашке родился, видимо.

Но ведь был там и другой охранник, пожилой дядька… Хотя, что значит «пожилой»? Таким казался, а лет ему было 40, наверное, может больше, может, меньше. В том возрасте все казались старыми. Вот он иногда подкидывал в их барак хлеба, однажды даже луковицу кинул, сала принес немного, это было спасение. Они тогда, конечно, передрались из-за этого сала, самые сильные отобрали его у самых слабых, так уж повелось в мальчишеских компаниях, но что-то же заставляло этого дядьку жалеть несчастных парнишек? Может этот полицай был не таким уж плохим человеком, и сейчас где-нибудь работает себе в колхозе каком-нибудь, старательно стирая из памяти все то, что было 14 лет назад, и каждый день покрываясь потом от ужаса, что его найдут, припомнят эту треклятую службу и поставят к стенке. Надо ли было его отыскивать или надо было плюнуть и дать ему спокойно дожить, сколько ему там осталось? Не знаю, спорил сам с собой бывший узник, не знаю, про него — ничего не знаю. Знаю про Сашко. Этот точно жить не должен.

Сашко был смерть, и смерть входила с улыбкой. В девять лет представить себе смерть невозможно, но в 23 — вполне. Смерть была зримой, виделась улыбочкой начальника охраны, которому — сколько лет тогда было? Да столько же, сколько Борису сейчас, года 23–24, наверное. То есть, вот в этом вот сегодняшнем состоянии демобилизованный сержант Советской армии смог бы выбрать из кучи грязных детей кого-то одного и вести дрожащего мокрого ребенка на смерть? Нет, отвечал Борис сам себе. Я бы не смог. А он мог. Значит ради справедливости его надо было найти и уничтожить.

— Давай подобьем бабки, — продолжал тем временем Николай Евгеньевич, прихлебывая огненный чаек из тонкого стакана. — Мы с тобой уже год добиваемся от архива министерства обороны разрешения просмотреть дела тех красноармейцев, кто пропал без вести — не убит был, а без вести пропал! — в боях на Одере, в частности — на плацдарме Эрленгоф в апреле 45-го. Почему именно там? Да потому что по нашим данным на этом плацдарме было найдено тело предателя родины Кулика Александра Ивановича, 1921 года рождения, командира отделения власовской армии, а до того — начальника полицейского участка, в сферу которого входило как гетто, так и концлагерь Красный Берег, где находилась твоя сестра Фаерман Лея Наумовна, 1939 года рождения. Военным трибуналом Юго-Западного фронта еще в 1941 году за измену родине — добровольную сдачу врагу — Кулик А. И. был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Заочно. Кроме того, в марте 1945 года, согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР № 39 от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников» Кулик А. И. был вторично приговорен к смертной казни, на этот раз — через повешение, за пособничество врагу, участие в убийствах и пытках советских граждан. Так? Так. Но мы с тобой в гибель Кулика в Бранденбурге не верим, да ведь?

Борис кивнул. Он уже привык к тому, что Смирнов рассуждал в стиле католического катехизиса, сам себе задавая вопросы и сам же на них отвечая. Так было легче выстраивать логическую цепочку.

Все это они проговаривали бесчисленное количество раз, но Смирнов любил снова и снова начинать с самого начала. Поэтому Борис кивал в ответ на каждый упоминаемый факт.

— Официально считается, что Кулик был убит при артобстреле плацдарма, после чего дела были закрыты и сданы в архив. При этом, как ты сам видел, фотография Кулика совершенно не совпадает с реальным образом этого гада. Конечно, если верить тебе! — И Смирнов захохотал, радуясь удачной шутке, каждый раз повторяемой при выстраивании логической цепочки. Борис уже и не обижался. — Но тут вот какая закавыка… Личное дело Кулика, к счастью для его владельца, сгорело ли, пропало ли другим каким образом при разгроме Западного фронта в июле 41-го. И ничего о довоенной его жизни мы не знаем, ни одной довоенной карточки не имеем. Так что единственная наша надежда — Фаерман Борис Наумович, он же Огнев Борис Ильич, 1935 года рождения. Ладно-ладно, не обижайся!

Борис и не думал обижаться.

— Еще одна робкая надежда — Фаерман Лея Наумовна. И знаешь почему? — Борис согласно кивнул, но Смирнов все равно продолжил. — Потому что еврейская разведка тоже охотится за этим Куликом, это к гадалке не ходи. И вряд ли это официальный Мосад — те в основном по Латинской Америке работают, эсэсовцев отлавливают. А вот таких скотов ловит тайная организация «Некам'а». Месть по-ихнему. Они и не от государства работают, так что к Израилю претензий у властей других стран быть не может — частный бизнес! Мало ли что граждане творят! И к тому же ловят нацистов бывшие узники лагерей, а те, сам понимаешь, не для публичного суда ловят, как это делает Мосад. Если получится — прямо на месте прибьют и на том закончат. Вот такие дела. Иногда просто прибьют, а иногда так оригинально, что любо-дорого посмотреть. Это они умеют! — и Смирнов довольно расхохотался.

— А Лейка тут при чем? — в очередной раз задал сакраментальный вопрос Борис.

— А при том, сержант Огнев, что она — второй человек в этом мире, который близко и часто видел Сашко Кулика и может опознать его, хоть и малая была совсем.

Логично, подумал Борис. Вот они, брат и сестра Фаерман, охотятся за убийцей своих родителей, убийцей доброй спасительницы тети Веры, да и еще тысяч граждан, виноватых только в том, что они были евреями или евреям помогали. Охотятся с двух сторон, ведут охоту из двух таких разных государств, связанных одной целью. Интересно, кто первым выйдет на след Сашко? И сможет ли Борис смотреть на него? Вернее, сможет ли Сашко посмотреть на них с Лейкой, узнает ли, поймет ли, что его теперь ждет. Интересно, а сам-то он Лейку узнает сейчас? Она же совсем взрослая и жила все это время в совсем другом мире.

— Есть у меня одна интересная информация, — продолжал Смирнов, потягивая чаек и полистывая бумаги, лежащие у него на столе. — «Ого, что-то новенькое», — встрепенулся Борис. — Наш человек на Ближнем Востоке по моей просьбе… Ну, не по моей, а тех, кто повыше, и сильно повыше, проверил, где же находится Лия