Он разглядывает меня так же, как и раньше: без интереса, словно заранее решил мою участь и остальное уже скорее утомляет, чем вносит разнообразие в рутину его военных будней. Но его следующая фраза разбивает мою теорию наголову.

— Потом я дам тебе еще один шанс убедить меня пойти против воли Старшей жрицы – второй раз! – Тьёрд довольно хмыкает – и тут же снова становится непроницаемым железным человеком. – На этот раз сделай себе одолжение – торгуйся до конца.

Генерал выходит – и почти сразу его место занимает высокая крепкая молодая женщина, немногим старше меня. Она одета в простое черное платье с меховой оторочкой, которое носит с видом невесты самого императора. Ее волосы – та небольшая часть, которую пощадила бритвы – завязаны в косички и хвостики с разными деревянными и каменными бусинами.

Ни слова не говоря, женщина сбрасывает одеяла на пол и жестом предлагает мне сесть. Даже недовольно морщится, когда я неуклюжим жуком долго барахтаюсь на спине. Но не делает ничего, чтобы помочь, а лишь нетерпеливо выстукивает пальцами одной ей понятный ритм.

Она ощупывает мои руки и ноги, прикладывает к груди плоский кусок железа с длинной трубкой, слушает, морщится и перекладывает его к животу. Когда пытается расстегнуть платье, я цепляюсь в полы мертвой хваткой и отчаянно мотаю головой.

— Ты беременна? – вдруг спрашивает женщина.

Я удивленно округляю глаза и, кажется, слишком резко мотаю головой, чтобы это не вызвало подозрения.

Как я могу быть беременна, если нанятые Геаратом убийцы позаботились о том, чтобы у истинной хозяйки Красного пика не было законных наследников, и никто не пришел отстаивать их право на землю, титул и замок?

Лекарка – она ведет себя так, хоть я понятия не имею, что делает и для чего нужны все те странные инструменты в маленьком дорожном сундучке – достает какие-то мази и отвары, знаками дает понять, чтобы я выставила запястья, и наносит на них странно пахнущую мазь.

Через минуту боль как будто засыпает: она никуда не делась, все так же внутри, в моих костях и плоти, но уже почти не беспокоит.

— Спасибо, - бормочу в спину уходящей халларке, но она даже не утруждает себя кивком.

Для нее я просто дикое животное, которое хозяин за каким-то лихом притащил домой. С куда большим удовольствием она бы перерезала мне горло и, если я снова буду не так торговаться, вполне возможно, что Тьёрд позволит это сделать. В конце концов, он уже показал, что плевать хотел на Жрицу и Скорбных дев.

Генерал возвращается спустя какое-то время. Уже без плаща, сменив парадный мундир на потертую кожаную куртку с металлическими кольцами. На нем все те же брюки из темной замши; высокие, до самых колен, грубые сапоги на шнуровке, и меч у пояса подмигивает мне кровавым отблеском огня в камине.

Он подтягивает кресло к камину, усаживается в него, устало протягивая длинные ноги, минуту ждет, а потом раздраженно бросает:

— Долго ты собираешься прятаться в моей постели, кхати? Нет, если ты предпочитаешь перейти к самым веским аргументам, то я готов, хоть и устал до печенок…

Я выпрыгиваю из кровати под его нарочитый хохот, переминаюсь с ноги на ногу, боком, как краб, сокращая расстояние между нами.

Тьёрд мола позволяет мне подойти на расстояние касания. Молчит. Даже почти не шевелится, только удобно укладывает руки на подлокотники и собирает ладони, словно собирается помолиться. На фоне живой руки, стальная кажется просто огромной, и в ярком свете огня хорошо видна мелкая россыпь царапин.

Я тоже молчу. Моя решимость внезапно скончалась.

— Кхати, - Тьёрд не поднимает голову, - я не буду трудить шею, чтобы посмотреть в твои глаза. А торговаться привык только лицо в лицо.

И слабоумному понятно, куда он клонит.

Предки наверняка оплюют мою голову, проклянут прах и лично выпросят у богов кару для той, что посрамила их честь, но это будет когда-нибудь потом.

А пока…

Я делаю еще шаг, становясь прямо перед генералом, и медленно, ненавидя себя сразу за все беды Севера, опускаюсь перед ним на колени, низко склонив голову, чтобы только не видеть триумфа на бледном лице Тьёрда.

— Глаза в глаза, - раздраженно рявкает генерала, и я быстро вскидываюсь.

У него глаза зверя, который почуял кровь и прекрасно знает, что добыча не уйдет далеко. Поэтому можно расслабленно идти по следу крови и дождаться, пока природа сделает остальное. Он знает, что теперь я обречена, и что лишь ему под силу вырвать меня из лап смерти. Знает – и откровенно наслаждается своей позицией сильного.

Ненавижу его.

Сильнее, чем когда-либо.

— Очень хорошо, кхати. Такой ты кажешься почти… милой.

Я знаю, что женская покорность всегда тешит мужское самолюбие, и даже гордые северные женщины охотно признают своего мужчину за главного во всех вопросах, кроме тех, которые касаются ведения хозяйства. Но то – мужья, которые заслужили это право любовью и подвигами во имя своей жены. Генерал же нарочно унижает меня, снова и снова показывает, что в его власти согнуть мне спину, поставить на колени и, богам одним ведомо, что еще он планирует у меня вытребовать, пользуясь тем, что я слишком сильно хочу жить.

Ужасно стыдно от собственных помыслов, но я, кажется, готова пойти на многое, если это спасет меня от участи истечь кровью под жертвенным кинжалом жрицы, и навсегда избавит от опасности снова стать Избранной.

— Император желает, чтобы я взял в жены твою сестру, - немного устало потягивая слова, словно крепкую сливовую настойку, говорит Тьёрд. – И этот вариант кажется мне разумным, потому что Надира обладает кротким нравом и не корчит недотрогу. А размер ее бедер и возраст позволяют думать, что она так же сможет стать матерью двух-трех крепких мальчишек.

Пытаюсь спрятать взгляд, но генерал так выразительно сжимает подлокотник стальной пятерней, что я тут же отказываюсь от этой затеи, даже если мои бледные от негодования щеки выдают истинные помыслы.

Ему было мало поставить меня на колени.

Он решил унизить меня показательной поркой, не обойдя вниманием ни мой возраст, ни мое глупое упрямство. О том, что моя фигура тоже играет против меня, я знала давно, еще когда была живать мать и часто с сочувствием говорила, что я унаследовала ее узкие бедра и маленькую грудь, которые передались ей от бабки. И что я, как и все женщины в нашем роду, буду обречена на единственного, рожденного в муках ребенка.

Но отчим позаботился о том, чтобы лишить меня даже этого шанса.

— Тогда зачем я здесь? – открыто спрашиваю я.

Не очень похоже, чтобы Тьёрду хотелось вмешиваться в планы императора ради одной обреченной северянки.

— Хочу дать тебе еще один шанс убедить меня в том, что у тебя есть характер и воля к жизни, а не только бессмысленное упрямство и заплесневелые принципы о том, что женщине следует хранить себя до брака.