– Расчеты, каждый по своей цели, огонь!

Шесть минометов и две пушки начали активно швырять «напор стали и огня[56]» на окаянных вражин. Пулеметчики с крыши пассажирского вагона приступили к ласкам дальних целей (особенно две батареи зениток, которые ахт-ахт), остальные начали поливать свинцом все, что им не нравится (а не нравится, нам тут все!!!). Пулемет «Максим» хоть, скажем, и устарел морально, но его скорострельность и дальнобойность таки не устарела…

И тут у меня появляется вопрос к самому себе: а зачем я тут, для чего, и не только я, онищуковцы тут зачем, со всеми делами справляются соколы Гогнидзе, мы, видимо, чисто для кучи. И тогда, проявив креатив, командую:

– Гогнидзе, спустить с платформы оба ротных миномета, Вахаев, спускай своих архаровцев, делаем вылазку, на абордаж!

Правда, «абордаж» не произношу, то есть произношу, но про себя, а то прицепится кто, что за «абордаж» такой…

Прошло пять минут подготовки, и рядом с поездом полусидя-полулежа расположилась осадная группа, то есть группа для вылазки. Паровоз еще дымит, и я предлагаю пройти, прикрываясь дымом паровоза и пожара, вперед на сто-двести метров. И оттуда, укрывшись, выпустить оставшиеся мины, пострелять из ручного оружия да отступить. А немцы, опомнившись, начинают стрелять по составу, правда, в дыму и пару не особо видят нас (а машинисты подбрасывают уголька под охраной бойца-разведчика Ступишина), мы короткими перебежками выдвигаемся. Пробежавшись, укрываемся под пустыми вагонами, в пространстве между составами сержант Асатиани устанавливает свои самовары, ну, ротные минометы, и, осмотрев окрестности, начинает пулять минами в зенитную батарею 20-мм автоматов. Ружейно-автоматно-пулеметным огнем мы помогаем косить зенитчиков (как минимум пугаем), те давно уже осыпали своими снарядиками наш состав, но теперь больше не будут, ибо некому, мы, видимо, их сильно напугали, аж до заворота кишок. Когда на позицию батареи зениток падает два десятка мин да сотни две пуль, там такой геноцид начинается, что даже Гаагский трибунал не поможет.

Приказываю рвануть к расположению батареи, успеваем вовремя, туда же спешит до взвода гитлеровцев, но глазастый Асатиани со своими минометчиками накрывают бегущих фашистов, затем и мы начинаем массажировать кожу гитлеровцев свинцом. Кстати, взрыв даже ротной мины меж вагонов и платформ это то еще удовольствие. Ни один Эйнштейн не рассчитает причудливые траектории рикошетирующих осколков, не кайф это! Фашисты залегли, куда им, беднягам, с одним МП и двумя десятками карабинов (эмгач[57] ихний миной накрыло, с пулеметчиками вместе) против двух минометов, шести пулеметов (ДП[58] и МГ), двух ППШ[59], трех ППД[60] и десятка МП[61], короче, фрицы, ваши не пляшут, ваши реально танцуют. Не для того мы учили ДОН-16 и не для того насыщали ударные части автоматическим оружием и минометами, в ближнем бою наши ударники опасней всех кобр, гюрз, львов, тигров и т. д.

Асатиани переносит огонь на цистерны, и третья мина становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. Приказываю красноармейцу Васильеву набить обоймы две-три зажигательных патронов да пострелять по цистернам, и Васильев, конечно, жжот! А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад. Да-а-а-а, фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, покуда живы и целы), минометчики хватают первый миномет и, прячась в дыму, бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Васильев продолжает жечь, приходится его отзывать, хватит, натворил он делов своей «Мосинкой», бежим вместе. Наперерез нам выбегает до отделения фашистов, приказываю Васильеву ложиться, падаем меж рельсов. И пытаемся устроить немецкому отделению прополку, и они нам отвечают не пацифизмом. Минометчики не заметили, как нас отрезали, а гитлеровцы, видимо, решили устроить нам Армагеддон, два ствола против десятка, как шестерка против козырного туза. Васильев стреляет редко, но, надо признать, метко, он свалил уже четверых дойчей, а мои выстрелы пока безрезультатны, дистанция великовата для ППШ, зато для трехлинейки в самый раз. А у немцев «и у самих ливорверты найдутся»[62], то есть карабины, этот «Маузер»[63] бьет как и «Мосинка», далеко и метко. Пуля входит Васильеву между глаз, немцы одного отквитали, теперь, прикрываясь складками местности (рельсами, вагонами, насыпями), окружают меня, а мне в плен нельзя! Все-таки троих я достал, ППШ на дистанции 50–60 метров, это кранты, зато теперь немцы настороже, и я даже не вижу, где остальные. Но «спинным мозгом чувствую» – они приближаются. Что делать? В плен если возьмут и пытать начнут, я ж расколюсь на фиг, а от этого история может так поменяться, что Рейх этот треклятый аж до Тихого океана раздвинется. Но какой-то немец поторопился, пуля бьет мне в спину, как будто по левой лопатке сильно ударили горячей палкой. Скашиваю глаза: в груди выходное отверстие. Слава богу, не плен… Перемотка.

* * *

Асатиани переносит огонь на цистерны, и третья мина, становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. Приказываю красноармейцу Васильеву набить обоймы две-три зажигательных патронов да пострелять по цистернам, и Васильев, конечно, жжот!. А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад. Да-а-а-а, фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, покуда живы и целы), минометчики хватают первый миномет и, прячась в дыму, бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Васильев продолжает жжечь, приходится его отзывать, хватит, натворил он делов своей «Мосинкой», бежим вместе. Наперерез нам, выбегает до отделения фашистов, приказываю Васильеву ложиться, падаем меж рельсов.

– Слышь, Васильев, давай влево, а то тут немцы прижучат, и под вагонами, к поезду нашему, понял?

– Так точно, товарищ капитан, давайте вперед, а я прикрою.

– Нет уж, братка, давай ты вперед, а я прикрою, моя прыкрывалка пуль быстрее накидывает, да кучами, и вообще приказ, красноармеец Васильев, бегом, на хрен, вперед.

Боец обиженно надувает губки, но выполняет, постреливая (не глядя) назад, пристраиваюсь в кильватер к Васильеву, ползем долго и успешно, потом, уже не видимые фашистам, встаем и бежим. Тут что-то горячее чиркнуло меня по ноге, но мне не до этого, пора уносить ноги (и чиркнутую тоже). Асатиани, поменяв прицел, выпускает последние три мины, мы все берем ноги в руки и давим на газ. Десять минут коротких перебежек, и мы у состава, настрелявшись по самое не хочу… Быстро грузимся, машинист трогает, и «пиратский поезд», набирая скорость, уходит. Из-за дыма показываются два германских танка, две «трешки», первая «трешка» получает несколько снарядов от «сорокапяток» и послушно загорается, в лобешник второго Полуэктов зарядил шесть мин небельверфера, что с ним стало потом, мы не интересовались, но чувствую, у фашистских танкистов воспоминания остались не очень положительные (если остались).