Состав ускоряется, и рейдовая группа убирается из ада, еще больше увеличивается скорость, да, мы не боимся встречного поезда. Не потому, что наши поезда самые поездатые в мире, а потому, что Ивашин имеет приказ не пропускать составы, идущие с востока, а едущим с запада поездам теперь не до езды, станцию тупо не пройти. Поезд пыхтит, Лечи кричит на машиниста, чтобы тот прибавил газу, тьфу, то есть пару, тот прибавляет и спустя энное время мы на нужном месте, Ивашин с Хельмутом встречают, танки тут же, освобожденных не видно, видимо, отогнали их в лес. Как только поезд останавливается, сержант-ЗАРовец гонит из лесу наших пленных, чтобы разгрузить орудия и минометы с платформ. И в течение пятнадцати минут все полезное с поезда снято (и свое и чужое), затем паровоз трогается, и на нем укатывают Вахаев с Асатиани, они имеют приказ разогнать состав и пустить на станцию нежданчик, а самим спрыгнуть и обратно, мы-то их подождем в лесу. Настрадавшуюся паровозную бригаду отпускаем, пусть живут, все-таки свои, советские граждане.

Всех пленных накормили дважды, и они полны сил, придется им топать двадцать – двадцать пять километров (пешеходам дорога не обязательна, лесами пойдут), большинство согласно, ведь теперь они на свободе. А предателям не позавидуешь. В лесу на условленном месте оставляю отделение Вахаева вместе с ганомагом, как-нибудь доберутся, когда кавказцы (чеченец и грузин) их догонят, а мы уходим вперед, у нас почти четыреста человек освобожденных пленных, из них сорок две женщины – военнослужащие РККА и около взвода командиров.

Идем, исходя из скорости наислабейших из пленных. Ивашин ушел вперед, в машины мы загрузили наиболее женщин (как-то не так выразился) и наиболее ослабевших, когда один из командиров попытался сесть в грузовик (мотивируя шпалами на петлицах), пришлось пригрозить расстрелом – и помотивировать матом (сокращенно – помАтивировав). Ивашин получил приказ передать всех Елисееву – на жесткий фильтр, и колонна транспорта и танков ушла по дорогам, а мы идем пешком, напрямик, самые здоровые пленники и предатели шагают под взведенными автоматами ЗАРовцев. Если что, я демонстративно (громко и матом) приказал бойцам не жалеть патронов на врагов народа и предателей Родины.

Через часик нас догоняют вахаевцы (ганомаг может и без дороги ехать), сам Лечи хромает – неудачно спрыгнул с паровоза, зато Тенгиз (это который Асатиани) цветет и пахнет – герой, три километра чеченемца тащил на своем горбу, но дотащил. Тут мне от чего-то кардинально поплохело, я ощутил боль в ноге и, теряя сознание, сполз на землю…

19 июля 1941 года, где-то в Белоруссии

(в 100–150 км от Брестской крепости).

Очнулся я в землянке, рядом, обняв меня, сидит Маша, приговаривая какие-то нежные благоглупости (или глупоблагости?), напротив меня находятся, посмеиваясь, Калиткин с Онищуком. А что со мной случилось?

Маша приказывает мне лежать и выпроваживает дохтура с хохлом, потом подходит ко мне и говорит:

– Слушай, ты, коммандос гребаный, ты же мне еще в ноябре 201… обещал беречь себя, на фига ты полез под пули?

– Я обещал? Тебе? Пули? Маш, я что, ранен?

– Да, милый, ты еще умудрился прошагать пять километров с раной в ноге, истекая кровью, и от кровопотери потерял сознание.

И потом полезла на меня с кулаками:

– Сволочь, скотина, тварь бесчувственная, нехристь такая, а что бы было, если бы ты умер, ты обо мне думаешь иногда, говнюк напыщенный, ты же идиот, не знаешь, что я беременна…

– Что беременна, кто беременна, как беременна, почему беременна, от кого беременна, от меня? – С великой радости все логические центры у меня отключились, я только покрывал поцелуями любые части тела Маши, что попадались моим губам, причем три раза умудрился поцеловать воротник любимой и два раза вообще безропотную окружающую среду.

– Все, спи, сволочь, спи, кровосос, ты должен выспаться, чтобы выздороветь, понял? Теперь на тебе ответственность еще и за НАШЕГО РЕБЕНКА…

С чего-то у меня в голове случился бзик, и я спрашиваю:

– А бойцов стрелять, окапываться и другой военной премудрости учите?

– Да, конечно, товарищ командир, учим-учим, – говорит Маша. – Затем, склоняясь ко мне, шепчет: – Дебил, думаешь, без тебя некому справиться? Лежи-лечись, тут есть кому командовать.

– А с перешивкой полотна что?

– А не твое дело, выздоравливай, ты на бюллетне! – говорит Машуня.

А потом Маша смотрит на меня как-то с сочувствием, что ли, и спрашивает:

– А чего ты о какой-то бусинке говорил?

– Бусинка? Какая бусинка?

– Не знаю, вроде бредил: «бусинка, бусинка».

– Понятия не имею, Мань.

– Ладно, черт с ней, с этой бусинкой, выздоравливай, я позже зайду.

Блин, это попадалово, нет, не в прошлое, а в реал. Придется мне раскрыть тайну, поведать бумаге, так сказать, изнанку души. Бусинка – это девушка, с которой живу в Худжанде. Аня ее зовут, хохлушка она, а Бусинка, это ее кличка, я кликуху из фамилии Ани сделал – Бусенко она. Помните, я обсуждал когда-то с Маней мою девушку, а она со мной своего парня? Вот это была Бусинка, нет, не женат я на Ане, но живем вместе, а еще я (признаюсь, аморальный тип) с Маней стал встречаться. Так Манюня-то издали, и встречались мы изредка, столковались с Машковой в Кайраккуме оторваться, так как Анюта в то время на Украину свалила, родственники у нее там, под Харьковом, название поселка не помню. То ли Учкур, то ли Учкудук. И я не скрою, часто об Ане думал, когда тут оказался. Маня хороша, но и Аня шикарна, они взаимодополняют друг друга. Маня блондинка, Аня брюнетка. У Мани большая грудь и плосковатая попа, у Ани грудь помене, зато сзади полный кунштюк. Машуня энергия, Анюта покой, Маня нежная, Аня заботливая. Короче, если из Марии и Ани слепить одного человека, то была бы то идеальная женщина… Вот…

Потом пришла Маня и… На этом кончаю дозволенные речи, ибо благодарности моей к Маше не было предела, но… об этом не пишут, то есть, конечно, пишут, но в своеобразной, специфической литературе (а я мечтал об Ане), но тут вам не там! Все, и этот день закончился.

20 июля 1941 года, где-то в Белоруссии

(в 100–150 км от Брестской крепости).

Блин, Маша беременна? Так она тут с 3 июля, прошло чуть больше двух недель, неужели можно забеременеть (и самое главное, узнать об этом, откуда тут тест?) за неполные два десятка дней? Это же переворот в гинекологии (или неоанатологии[64], вроде такая поднаука есть).

Что-то у меня в голове не стыкуется, чего-то я вообще не понимаю, рядом посапывает Маша. Неужели беременна? А где же логика? Машинально ищу по карманам сигареты (из той жизни привычка), но фиг вам, нет сигарет, да и вообще ниже пояса ничего нет (из одежды, конечно, тьфу-тьфу, остальное на месте), выше пояса белье красноармейское, а ниже только одеяло.