и в столичной прессе. Фру Друссе читала ее, плача навзрыд. Но потом утешилась: ведь, согласно своему гороскопу, она давно уже мертва.

— Будь я жива, наверное, лишила бы себя жизни после этого!

Всем, кто знал Бранда в прежние времена, трудно было представить его себе трезвенником и, возможно, вскоре отцом семейства.

Но выходило так, что «превращение», о котором поведал Бранд на «Оксфордской встрече» в Уллерупе, стало истинным превращением. Теперь в Свенборге жил совсем иной Хакон Бранд, ничуть не похожий на того, которого мы знали в Копенгагене.

Однако неожиданно что-то произошло и едва не погубило все. Это «что-то» могло одним ударом покончить с трезвенностью и религиозностью, с благосостоянием и обручением, с радужными перспективами на будущее. Рецидив, очень похожий на новое «превращение» в старое состояние, был вызван, видимо, какими-то мистическими обстоятельствами.

Сейчас трудно докопаться, что, собственно, случилось. Мы можем полагаться лишь на слова Бранда, а они в высшей степени туманны и загадочны. Я привожу их с той же предельной точностью, с какой сообщал обо всем, что предшествовало смерти Хакона Бранда. Однако я не собираюсь ни в какой мере толковать происшедшее.

Помолвка Бранда была в конце лета, свадьбу намечали сыграть в начале нового года. Все, казалось, шло так, как намечалось программой. Семейство Нильсен питало симпатию к энергичному молодому художнику. Белокурая Вера была счастлива и считала дни, оставшиеся до свадьбы. Сам Бранд пребывал в наилучшем расположении духа, был спокоен и уравновешен. Он усердно работал с утра до вечера. Писал красками, иллюстрировал и зарабатывал деньги. Тесть купил хороший участок земли, расположенный рядом с его поместьем, и готовился построить небольшую виллу для молодых — его свадебный подарок. «Вилла Оксфорд» — предполагалось назвать ее.

Никому и в голову не приходило, что могут возникнуть какие-либо осложнения. Никто не замечал за Брандом никаких странностей. Никто не слыхал, чтобы между обрученными пробежала черная кошка.

Ночь перед рождеством Бранд провел у родителей своей будущей жены. Это было, как утверждал Нильсен, «рождество в истинно датском духе». Восхитительная, вкусная рождественская еда. Дорогие подарки. Торжественное шествие в старинную церковь. По возвращении домой — пение рождественских псалмов.

Прислуге разрешалось войти и посмотреть па елку, каждый получил полезный подарок. Не забыли и птичек. На балконе и в саду поставили чудесные рождественские снопы.

Первый день рождества Бранд тоже провел с будущим тестем и тещей. И, как мне удалось узнать, был, по обыкновению, доволен и радостен. Собираясь вечером домой, он поцеловал Веру и сказал: «Спокойной ночи, мое сокровище».

—      Это были его последние слова, — рассказывала Вера, рыдая.

На следующий день Бранд исчез. Он не дал о себе знать. Директор Нильсен свирепствовал, клялся, что свадьбе теперь не бывать.

—      Все заберу обратно, — грозил он, — виллу и остальное! Не позволю безнаказанно дурачить себя и дочь!

А Вера плакала. Голубые ее глазки покраснели от непросыхающих слез. Исчез рыцарь ее сердца. Он ворвался в скучное, однообразное существование, подобно принцу из сказки о спящей красавице, и исчез.

О причине своего неожиданного исчезновения Бранд поведал мне. Между рождеством и Новым годом, к моему великому удивлению, я получил письмо от него, хотя, как я уже говорил, мы не виделись с Брандом все это время и не поддерживали никаких контактов. За исключением той короткой встречи в копенгагенском магазине, которую я уже описал.

Письмо было датировано: «Свенборг, 26/12». Однако на почтовой марке стоял штемпель Фредерисии. Почерк был неровный, неуклюжий, разобрать его было трудно. Встречались помарки, казалось, что автор был очень возбужден. А быть может, это обычный брандовский почерк. Ведь мне никогда прежде не приходилось получать от него писем.

Бранд писал:

«Дорогой Шерфиг!

Это случилось вновь... то, о чем мы говорили с тобой однажды, когда я жил в Копенгагене. Я теперь совершенно не пью. Я трезв и вполне нормален.

Ты должен помнить наш разговор в моей студии в Копенгагене. Я доверился тогда тебе. И я признателен, что при встрече в магазине, где я покупал краски, ты не обмолвился об этом.

Я рассказывал тебе о человеке, которого нет уже в живых и который сказал мне когда-то: «Тебе никогда не удастся убрать меня с пути».

Сейчас я опять нашел его. Вернее, я нашел это вновь.

Здесь, в Свенборге!

Мне здорово пришлось потрудиться, чтобы избавиться от него. Убрать его с пути. Теперь все уже сделано. Оно погребено. Ты знаешь, о чем я говорю.

Но я не могу больше сохранять спокойствие. Я думал, что все в порядке. Все складывалось так хорошо, я вскоре должен был жениться. Но вот это случилось вновь.

Если это повторится, я убью себя. Я не могу оставаться на месте. Я бегу. Я уезжаю. Заберусь куда-нибудь в глубь страны. Я еще не знаю, куда податься, но это все равно. Я должен бежать без оглядки.

Твой X. Б.»

Глава 15

Единственное, что я мог уяснить из письма Бранда, это то, что у него вновь появились галлюцинации и ему опять где-то в Свенборге почудился труп Вольбека. В третий раз.

Все это походило на сущий бред. Сомнений нет — парень свихнулся. Очевидно, его здоровье было так же неустойчиво, как и приверженность к «Оксфордскому движению».

Получи я это письмо в другое время или при других обстоятельствах, я отнесся бы к нему как к очередной браваде Хакона. Письмо было вполне в духе Бранда, который всегда готов пойти на все, лишь бы приковать к себе внимание.

Но в данной ситуации, когда Бранд покинул девушку, в которую был влюблен, на которой собирался жениться и которая в придачу была еще богатой, шутка показалась неуместной.

С какой стати