— И поэтому, — закончил он несколько отрывисто, обращаясь к Джини и Батлеру, которые с пунцовыми и счастливыми лицами слушали эти затянувшиеся доводы за и против супружества, — можете теперь болтать о чем угодно.

Беседа влюбленных, какой бы волнующей она ни казалась им самим, представляет мало интереса для читателя, ибо касалась только их чувств в настоящем и перспектив на будущее; поэтому мы опустим ее и расскажем лишь об обстоятельствах побега Эффи, изложенных Батлером с такими подробностями, которых Джини не смогла узнать у отца. Она узнала, что в течение трех дней после получения помилования Эффи жила в доме отца в Сент-Леонарде и что встреча Дэвида с его согрешившей дочерью, происшедшая еще в тюрьме, была необычайно трогательна. Однако Батлер считал, что Дэвид, избавившись от страха потерять дочь столь страшным образом, усилил надзор за ней до такой степени, что чувства и достоинство Эффи, от природы несдержанной, самолюбивой и удрученной теперь еще и сознанием своего заслуженного позора, были задеты и оскорблены до крайности.

На третью ночь Эффи исчезла из Сент-Леонарда, не оставив никаких сообщений о том, куда она направилась. Батлер, однако, бросился за ней в погоню и с большим трудом напал на ее след у глухого причала, находившегося там, где небольшая речушка впадает в море между Масселборо и Эдинбургом. Это место, превращенное с тех пор в небольшую гавань и окруженное виллами и пансионатами, называется в наши времена Портобелло. В те времена причал этот был окружен пустырем, поросшим дроком, и, кроме рыбачьих лодок да люгеров контрабандистов, его никто не посещал. Подобное же судно стояло в заливе, когда Эффи убежала из дому, и, как Батлер установил, вечером к берегу подъезжала лодка, доставившая беглянку с суши на люгер. Так как судно сейчас же после этого ошвартовалось и не оставило на берегу никакого груза, было ясно, что на нем находились сообщники Робертсона, прибывшие сюда только для того, чтобы увезти его любовницу.

Все это скоро уточнило письмо, подписанное буквами Э.Д., но без указания даты и места отправки, которое Батлер получил по почте. Оно было написано с помарками и большим количеством ошибок: по-видимому, орфографические и стилистические слабости Эффи были еще более усугублены морской болезнью. Однако это письмо, как и все, что говорила или делала эта несчастная девушка, вызывало не только осуждение, но и сочувствие. Она писала, что не может смириться с тем, чтобы отец и сестра отправились из-за нее в изгнание и делили бы с ней ее позор; что ноша ее очень тяжела, но что она сама во всем виновата и поэтому должна нести свой крест одна; что в будущем они не могут быть для нее поддержкой, а она для них, ибо каждый взгляд и каждое слово отца напоминали ей о ее проступке и сводили ее попросту с ума; что она почти лишилась рассудка за те три дня, что провела в Сент-Леонарде: отец, конечно, желал ей только хорошего, как и все остальные, но он не представляет себе, сколько мучений она претерпела из-за этого беспрестанного напоминания о ее грехе. Если бы Джини была дома, может быть, все было бы лучше, потому что Джини похожа на небесных ангелов, которые станут скорее проливать слезы за грешников, чем упрекать их. Но она больше никогда не увидит Джини, и от этого у нее на сердце тяжелее, чем когда бы то ни было. День и ночь она будет молить на коленях за Джини: как за то, что она для нее сделала, так и за то, что она отказалась сделать; и как бы ей, Эффи, было теперь тяжело, если бы она знала, что такое правдивое существо, как Джини, поступилось правдой ради ее, Эффи, спасения! Она хочет, чтобы отец отдал Джини все ее вещи и вещи ее, Эффи, матери; она написала документ, в котором отказывалась от своих прав, и этот документ в руках мистера Новита; земные блага занимают ее теперь очень мало и вряд ли ей потребуются; она надеется, что это письмо поможет Джини уладить все дело; сразу после этой фразы следовали наилучшие пожелания Батлеру в благодарность за его доброту к ней. Ее, наверно, ждет горькая участь, но так как она сама во всем виновата, то не хочет, чтобы ее жалели. Но друзьям, которые будут о ней беспокоиться, она может сообщить, что не пошла по дурной дороге, ибо тот, кто причинил ей столько зла, хочет сделать все, что в его силах, чтобы искупить его, и поэтому она будет находиться в лучших условиях, чем того заслуживает. Она хочет, чтобы семья ее удовольствовалась этими сообщениями и не пыталась бы искать ее.

Дэвида Динса и Батлера это письмо совсем не утешило, ибо чего можно было ожидать от брака этой несчастной девушки с таким отъявленным негодяем, каким был Робертсон (они не сомневались, что намек в последней фразе письма относился именно к нему), кроме того, что она станет соучастницей и жертвой его дальнейших преступлений? Джини, знавшая характер и настоящее звание Джорджа Стонтона, смотрела на судьбу своей сестры совсем не так мрачно. Быстрота, с которой он возобновил свои прежние отношения с Эффи, казалась ей хорошим признаком, и она не сомневалась, что он женится на ней. Благодаря этому и принимая во внимание ожидающее его богатство и большие связи, казалось просто невероятным, что он вернется к своим преступным привычкам, тем более что в сложившихся обстоятельствах самая его жизнь зависела от соблюдения тайны: достичь же этого можно было лишь коренным изменением образа жизни и уходом от тех, кто в наследнике Уиллингэма мог бы узнать отважного, преступного и осужденного Робертсона.

Она полагала, что скорее всего они уедут на несколько лет за границу и вернутся в Англию лишь тогда, когда дело Портеуса будет предано забвению. И поэтому Джини видела положение своей сестры в гораздо более радужном свете, чем Батлер и отец, но она не имела права поделиться с ними своей уверенностью в том, что Эффи будет избавлена от тягот нищеты и ее не увлекут на путь порока. Подобное разъяснение неминуемо открыло бы, что Джордж Стонтон и Джордж Робертсон — одно и то же лицо, — обстоятельство, которое ради душевного спокойствия Эффи необходимо было скрыть. В конце концов было страшно даже вспомнить о том, что Эффи связала свою судьбу с человеком, осужденным за уголовное преступление и подлежавшим суду за убийство, каково бы ни было его положение в обществе и степень раскаяния. Кроме того, Джини с грустью сознавала, что, поскольку она сама посвящена в эту ужасную тайну, Джордж Стонтон из чувства стыда и опасения за свою судьбу никогда не разрешит ей увидеться с бедной Эффи. Перечитав несколько раз прощальное письмо сестры, она облегчила свое горе в потоке слез, которые Батлер тщетно пытался унять всеми доступными ему средствами утешения. В конце концов ей пришлось все-таки осушить слезы и поднять глаза, так как Дэвид, считавший, что у влюбленных было уже достаточно времени, чтобы наговориться, приближался к ним из дома в сопровождении капитана Нокдандера, или, как его звали друзья ради краткости, Дункана Нока, ибо юношеские подвиги капитана вполне оправдывали такое прозвище.

Этот Дункан Нокдандер был особой первостепенной важности на острове Рознит, а также в близлежащих континентальных приходах, таких, как Ноктарлити, Килмен и другие. Даже больше: слава его простиралась до самого Ковала, где она, правда, несколько затмевалась по некоторым обстоятельствам, Замок Ноктарлити, или, вернее, то, что от него осталось, и теперь еще виден на утесе, нависшем над озером Холи-лох. Дункан уверял, что когда-то это был королевский замок, но если допустить, что это правда, то замок, очевидно, был одним из самых маленьких, ибо внутреннее его пространство занимало всего шестнадцать футов и до смешного не соответствовало толщине стен, достигавшей по крайней мере десяти футов. Как бы то ни было, благодаря ему чин капитана, равноценный в этих краях по значению вождю клана, был уже с давних пор закреплен за предками Дункана, находившимися на службе у Аргайлов и пользовавшихся при них правом наследственной юрисдикции. Право это, несмотря на ограниченность сферы его применения, придавало им большой вес в собственных глазах, и рвение, с которым они его осуществляли, было настолько пылким, что часто выходило за пределы дозволенного законом.