предан царю Борису Фёдоровичу, хмелели от радости да и от пива, от медовухи и водки. А всё это выставлялось в столице из государевых подвалов. На Москве-реке потехи для было устроено катание с гор, всюду пылали костры, девки хороводы водили, а парни удаль выказывали в кулачном бою. Все верили, что близок конец смуте-тревоге. Жёны стрельцов ждали возвращения мужей из похода.

В царском дворце, что ни вечер, до полуночи горели свечи. Борис Фёдорович давал обеды вельможам. Там пили французское вино да медовые напитки. И все веселились.

* * *

Иов и святители церкви не принимали участия в многодневном праздновании победы над самозванцем. Мнимой показалась мудрому старцу сия победа. Не медля ни часа после сообщения сановника Шеина, патриарх вызвал из Чудова монастыря трёх монахов из тех, что способны идти за истиной в ад, дал им пару коней, крытые сани-возок, корму, денег и в ночь же отправил в места, где войска сражались. Арсений, Аверьян и Акинфий знали Отрепьева в лицо. И патриарх повелел им добыть правду о победе московских воевод и правда ли то, что самозванец убит. Сказал и напутствие:

— Дети мои, аз шлю вас на подвиг во имя православной церкви. Найдите голову Отрепьева, привезите её в Кремль. Знаю, что ждёт вас в пути. Будьте стойкими и держитесь друг друга. Мы же молиться будем за вас.

Иов выдал грамоту монахам, чтобы в пути им способствовали в движении, не чинили преград при смене лошадей в монастырях. С тем и укатили три инока.

* * *

Ещё хмельная радость будоражила сердца преданных Борису Фёдоровичу вельмож, ещё в Благовещенском соборе в присутствии государя пели осанну Московской рати, а лазутчики патриарха уже достигли Северских земель. Старший среди товарищей, Арсений, привёл их под стены Путивля, куда вела его людская молва, шагавшая впереди путников. Они прошли за нею через Комарницкую область, через её селения, усмирённые жестокостью московских воевод. Сожжённые дома, хаты, подворья, трупы убитых, повешенных пробудили в монахах ужас. «Да такой ли ценой надо добывать победу над отступником?» — подумали иноки. Покидая места злодеяний царёвых воевод, Арсений сказал товарищам:

— Сие дьявольское злочинство токмо татям впрок.

И правда, видели монахи, как все оставшиеся в живых мужики уходили в войско самозванца. И здесь, на Комарницкой земле, посланцы Иова уже доподлинно знали, что Отрепьев жив. Но они хотели удостовериться, увидеть его и опознать. Потому и шли в Путивль, объявленный Лжедмитрием столицей.

Борисово войско, как заметил инок Арсений, вело осаду Путивля нерадиво. И мартовской тёмной ночью монахи прошли мимо сонных застав и дозоров рати воеводы Фёдора Шереметева и без помех добрались до ворот Путивля.

Ретивые ратники самозванца тотчас схватили монахов, строго держали их до утра, а как рассвело, доставили к князю Татеву, любимому сподвижнику Лжедмитрия. Князь занимал небольшой флигелёк на подворье бывшего путивльского воеводы. Выйдя к монахам на двор, он велел стражникам развязать им руки.

— С чем пожаловали, чёрные воины? — спросил их князь.

— Хотим зреть твоего царя, — ответил Арсений.

— Зачем?

— Вельми хотим ведать, жив ли.

— Так жив. Вот я князь и говорю сие.

— Веди к нему. Слову не верю, — смело сказал Арсений.

Татев отправился в палаты воеводы. Лжедмитрий завтракал. Князь сказал:

— Государь, тебя хотят видеть три монаха.

— Сколько дотошных. Мы ведь троих уже казнили, — равнодушно ответил самозванец. — Ладно, приведи.

Вскоре монахов ввели. Лжедмитрий послал навстречу им поляка пана Иваницкого. Татев сказал:

— Вот государь. Что вам от него нужно?

Монахи молчали. Приглядывались к Иваницкому.

— Говорите! Знаете, что я государь? — спросил Иваницкий хорошо по-русски.

— Нет. Знаем токмо — ты ни в коем разе не Дмитрий!

Лжедмитрий встал из-за стола.

— Зачем вам надобно видеть царя? — спросил он.

— Дабы убеждение получить: жив ли? — ответил Арсений.

— И кому ты донесёшь, что я жив?

— В Москву, патриарху Иову. Но ты тоже не Дмитрий, — искренне сказал Арсений.

— Я Дмитрий. Ты видишь сей крест? — Он подступил к Арсению, которого узнал — видел в Чудовом монастыре. — Что тебе нужно, Арсений? — спросил он очень тихо.

— Токмо узнать, что ты жив.

— Узнал?

— Скажешь на Москве, что я, Дмитрий, жив?

Арсений посмотрел на товарищей. Он понял, что его могут отпустить, а их оставят заложниками... И произнёс:

— Скажу.

— Добре. Я тебя отпускаю. Товарищей — в заклад. Ежели не соврёшь в Москве — их помилую, тебя награжу.

Арсений шагнул к Аверьяну и Акинфию, обнял их.

— Братья, держитесь! Да поможет вам Бог.

Ночью инока Арсения выпроводили за ворота крепости. И он теми же путями поспешил в первопрестольную. И через несколько дней безостановочной езды на перекладных монастырских конях инок Арсений явился в патриаршие палаты. Дьякон Николай не мешкая повёл его к Иову.

— Отче владыко святейший, — склонив голову, докладывал Арсений, — самозванец Отрепьев жив. Аз узнал в нём инока Григория из нашего монастыря.

И Арсений стал рассказывать то, что видел в Путивле, в Комарницкой области, и, как смелый человек, позволил себе заключить так:

— Отче владыко, пусть знает государь, что воеводы чинят ему каверзы, отверзают верных людишек, сеют злобу.

— Спасибо, сын мой, за верную службу. А за товарищей твоих будем молиться. Да помилует их Всевышний. — Иов позвал дьякона Николая. — Дай сыну Арсению новые одежды и серебра дай. Да пусть вольно неделю поживёт.

Дьякон поклонился и ушёл с Арсением.

Иов неуверенной старческой походкой направился к аналою, на котором лежали листы сочинений. Положив руки на листы, он задумался. И думы его были настолько печальные, что выжимали из глаз слёзы. Теперь патриарх мог сказать твёрдо, что правдивое известие убьёт Бориса Фёдоровича, как только он услышит о нём. Иов не хотел быть первым человеком, наносящим царю смертельный удар. Но, как духовный пастырь государя, он нёс долг, наложенный Всевышним, быть рядом с царём в радости и печали, делить с ним невзгоды. «Да шила в мешке не утаишь, — подумал патриарх, — знает, поди, о моём гонце...»

Вести с юга поступали в царский дворец каждый день. И каждый день царю Борису Фёдоровичу читали десятки доносов об изменах вельмож, о волнениях в ближних к Москве уездах. Уныние, расслабление духа, растерянность с новой силой взяли царя в цепкие лапы.

«Да помоги Всевышний ему выстоять перед этим известием», —