камнях и травах». Про Жданку и говорить нечего. Рыжая дурочка, когда дело дошло до рассказов, моментально захлопнула изумительной красоты букварь, разрисованный по старинке, вручную, и переместилась поближе.

Дней десять назад случайно выяснилось, что Жданка не умеет читать. Крайн тут же набросился на Фамку и Варку, будто они в этом виноваты. Мол, должны были научить. Варка, по обыкновению, ухмылялся ехидно, а Фамка вздыхала.

Жданка смотрела на вещи гораздо проще.

– Да зачем мне это! Время только тратить. У нас под мостом завелся было один грамотный, так к зиме совсем спился и помер. Ничего ему эта грамота не помогла.

– Пример убедительный, – согласился господин Лунь, – но сейчас ты не под мостом. Ты в моем замке. Госпожа Хелена, займитесь.

– У меня от букв голова болит и в глазах мелькание, – сообщила Жданка.

– Не буду я, – заупрямилась Фамка, – она или хихикать начнет, или книгу спрячет, или сама спрячется, потом три дня искать будем. Я уж знаю, пробовала.

Господин Лунь поднял левую бровь.

– Я занят, – быстро сказал Варка.

Господин Лунь покряхтел, поворчал, разворошил волосы.

– Сам буду учить, – сурово заключил он, – бездари. Никому ничего поручить нельзя.

Как ни странно, Жданка больше не спорила, бежала на урок с великой охотой, прилежно корпела над буквами и пуще всего опасалась разгневать крайна, который, однако, никогда на нее не орал, напротив, был тих, кроток и даже иногда улыбался.

Ланка вздохнула. Ей он так не улыбается. Да и другим тоже. Но других хоть учит.

Прошлой зимой все на кухне сидели, вокруг печки. Намерзлись, наголодались, думали только о том, как бы поесть и согреться. А нынче вся жизнь переместилась в библиотеку. Только и делают, что книжки читают. Совсем заучились.

Крайн неторопливо рассказывал, рассеянно глядя поверх голов застывших птенцов-подкидышей. В глаза все-таки старался не смотреть. Зачаровывать их до полной потери воли он не собирался. И без того слушали затаив дыхание. Рыжая даже рот разинула. Ох, глазищи у нее. Еще года три, и местным парням придется худо.

Как странно. После всего, что случилось с ним, он еще жив и даже получает от жизни некоторое удовольствие. Тепло, мягкий свет зимнего дня, милый сердцу запах книжной пыли и старой кожи. Покой, тишина, бестревожность.

Хрупкая тишина. Только мягкий снег отделяет Пригорье от кипящего котла бесконечной войны. А покой… В то, что их оставят в покое, он не верил.

Глава 2

– Светлый князь, клянусь вам, это не крайны.

Стас Гронский сидел, опустив плечи, глаз смиренно не поднимал, но говорил горячо и напористо. Князь Филипп слушал нехотя и даже, казалось, скучал.

– Знаете, Гронский, ваше желание отомстить и вернуть утраченное мне понятно. Но я рисковать не стану. Вы же сами утверждали, Рарог Лунь вернулся. Подпись на документах, которые я получил, безусловно подлинная.

– Да, но почему никто не видел, как они летают? Ни разу, хотя прошел почти год.

– Берегут крылья. Обычай, знаете ли, – донеслось из угла, где отсиживался осторожный Лютин, правая рука князя Сенежского во всем, что касалось дел сомнительных и опасных.

– Может быть. Но почему их так мало? Почему все видят только детей?

– Подростков.

– Хорошо, подростков. Где же взрослые?

– Подростки… – протянул Лютин, – они, как бы это сказать, любят искать приключений на свою голову. А взрослые сидят дома, делами занимаются. Господин юный крайн, светлый лик которого мне довелось созерцать в Волчьей Глотке, похож на этого Луня. Просто одно лицо.

– Итак, присутствие двух подлинных крайнов сомнений не вызывает, – сварливо заметил Филипп Сенежский, – то, что они сотворили под Бренной, говорит само за себя. Аскольд чудом спасся. Я не сунусь туда, пока не буду уверен…

– Эти двое – может быть, – повысил голос Стас Гронский, – но остальные? Как они выглядят! Крайны! Это же курам на смех. Приблудные какие-то… Этот, как вы выражаетесь, господин Лунь еще в детстве эдак забавлялся. Вечно всякую грязь в дом тащил. То у него собака шелудивая, то ворона какая-нибудь каличная… Теперь вот детишек где-то подобрал, милосердный наш.

Господин Филипп Вепрь, князь Пучежский и Сенежский, откинулся на спинку кресла, пожевал губами, поглядел на стоявшего перед ним Стаса Гронского. Камзол с чужого плеча сидел на Стасе скверно, щеки запали, небритый подбородок обвис вялыми складками.

– Лютин, – произнес князь в пространство. Лютин молча возник у правого локтя, – займись этим. Сам займись.

Лютин кашлянул.

– Должен ли я…

– Нет. Ничего не делать. Никого не трогать. Только смотреть и слушать. Но если ты убедишься, что их всего двое…

– Тогда…

– Тогда ты доложишь об этом мне.

Лютин поклонился и тихо вышел. Конечно, после трех лет в Косинце он рассчитывал на долгий отдых. Но возражать Вепрю – себе дороже. Под аркой общего зала, у самого выхода из цитадели его нагнал княжич Хенрик.

– Не торопись так, – начал он, нависая над сухоньким малорослым Лютином. – Поспешишь – людей насмешишь. Не хотелось бы, чтоб ты утратил мое уважение. Мы с братом всегда ценили тебя. Всегда. Как ты думаешь, – зашептал он, склонившись еще ниже, – крайны смертны?

– Да, – сказал Лютин, не останавливаясь. Он знал, чего хочет княжич.

– Если Рарог там и вправду один… Времена нынче тяжелые. Всякое может случиться.

– Может, – легко согласился Лютин, – но лишь по воле светлого князя Сенежского.

– Мой отец слишком церемонится с ними. Нам нужно Пригорье. Особенно теперь. Тебе, конечно, известно, что хлеба едва хватит до солнцеворота.

– Этого легко можно было бы избежать, – не сдержался Лютин, – если бы светлый князь решился возобновить старый союз, как я ему усиленно советовал.

– Отец стар. Он теряет хватку. Подумай хорошенько, Лютин, чьи приказы стоят того, чтобы их выполнять.

Хенрик удалился, позванивая шпорами. Лютин проводил его взглядом. Придется подумать. Хочешь не хочешь, а придется.

* * *

В Пригорье он вошел с беженцами из Поречья, где нынче развлекался на свой лад княжеский наследник, Аскольд Сенежский. В Бренну их пропустили без особого труда, только проверили, нет ли оружия. Да и то сказать, оборванные бабы с детьми, старики, старухи. Сам Лютин, тоже не шибко юный, в обтрепанном тулупчике, старательно обляпанных дегтем валенках и облезлом треухе, с латаной-перелатаной котомкой за плечами, сомнений ни у кого не вызвал. Хорошо им тут, под крайнами. Нисколько не берегутся.

Бренну Лютин любил. Было в ней всегда весело, словно нет и в помине ни зимы, ни войны, ни голода. Красноватая бреннская стена возвышалась над рекой без всяких помех. Приречные трущобы исчезли начисто. Видать, наводнением снесло. Вместе с ними исчез знаменитый кабак «Три утицы», собственность господина Томаша