За собой следил.

И, наверное, даже им можно было бы любоваться, но тогда в голову не приходило. А теперь вот из головы не выходило, правда, совсем не Владиково в меру загорелое и в меру же подкачанное тело.

И Стася отвернулась.

Из вежливости. Исключительно.

— Мра, — мрачно произнес Бес, забираясь на колени, на которых свернулся клубком. А показалось, что произнес «дура».

Может.

Только… и вправду ведь, не место, не время и ребенок спит. К слову, на голой земле, что тоже не порядок полный. И Ежи, проследив за Стасиным взглядом, понял.

Поднял.

— Она, подозреваю, до рассвета… пусть отдохнет.

— Пусть, — согласилась Стася. — А мы тоже… до рассвета?

— Тоже.

— А потом?

— Будем выбираться.

— Получится? — она прислушалась к себе и поняла, что всенепременно получится. Выбраться. А вот с остальным, может, все и не так хорошо будет.

— Получится, — мотнул головой Ежи и девочку уложил рядом со Стасей. — А то еще простудится. Ей нельзя…

Стася подвинулась. И не удивилась, когда Бес, явно вздохнув — он терпеть не мог, когда люди сидели беспокойно, мешая беспокойством своим спать — переполз к Лилечке.

Он вытянулся рядом, этаким черным меховым воротником и заурчал.

— Вы… посидите, ладно? — Ежи провел руками по волосам. — А я… надо его похоронить… а то ведь… неудобно. И тело опять же. Лилечка проснется и испугается.

Вот тут у Стаси имелись кое-какие сомнения.

Но она кивнула: кем бы ни был покойник, похоронить его стоило.

…у корней старой березы Ежи встретила яма. Такая вот весьма характерного вида яма, в которую люди здравомыслящие не стали бы совать руки, если, конечно, это были их собственные руки. В отношении чужих люди, в том числе и здравомыслящие, были куда менее бережливы.

Ежи сперва в яму заглянул, но ничего, кроме черноты не увидел.

Потом сунул палку, благо, нашлась рядом старая ветка. И… снова ничего. Он подобрался ближе, говоря себе, что по-хорошему стоило бы кости вообще сжечь.

Так оно надежнее.

А ямы…

Ежи повел плечами и поглядел на небо. Ночи летом коротки, и этой немного осталось. Пройдет час или два, и небо прорежет тонкая струна рассвета. А там и солнце выглянет, выкатится огненным шаром, спеша прибрать за ночью тени.

И можно подождать.

Нельзя.

Ежи вздохнул и прислушался к себе, вновь отметив, что дар его магический ушел. Вот была сила… и не осталось. Ни капли. Правда, ни сосущей пустоты, ни тоски, про которую писали те, кому случалось испытать подобное же несчастье, он не чувствовал.

Ничего-то не чувствовал.

— И все-таки, — сказал он, передернув плечами, — ведьмаков не бывает…

Рядом кто-то хихикнул.

Показалось?

Показалось…

Ежи спрыгнул-таки в ямину, которая при ближайшем рассмотрении была куда больше, чем на первый взгляд. В этакой не то что один неупокойник, — дюжина ляжет с комфортом.

Не хватало еще…

Ежи огляделся.

Что он вообще ищет? Ему бы положить кости, присыпать землей, отчитать отходную молитву, хотя, конечно, не факт, что над ведьмаками принято отходные молитвы читать. И вернуться в дом.

Припрятать сундук с камнями — вот что-то такое, должно быть, здравый смысл, подсказывало, что совсем даже не стоит этот сундук тянуть к людям.

Оно, конечно, там не просто состояние, но…

…большие деньги — большие проблемы. А Ежи пока собственных хватает. И значит…

Он провел ладонью по бугристому дну ямы.

А потом…

Позвал?

Или… пальцы зацепились за нить, и нить эта невидимая зазвенела, загудела. Ежи сумел её обхватить и потянуть. А она потянулась, прилипла к коже, признавая за Ежи право.

…ловись рыбка большая, и рыбка маленькая…

Книга.

Она выпала из ниоткуда, прямо в руки Ежи, ударив по пальцам коваными уголками. Выпала и полыхнула силой, грозя испепелить негодника, который покусился на чужое.

Свое.

Сила её, теперь зримая, воспринимаемая, как нечто темное, злое, окутала Ежи.

И сгинула.

А книга раскрылась, призывно шелестя страницами. Одна за другой… одна за…

Пальцы скользили по ним, по кривоватым строкам, по рисункам, сделанным неумелой рукой, и Ежи, не читая, ибо все-таки было темно, понимал каждое написанное слово.

…вот ведь…

— Стало быть, отыскал наследника? — прогудел голос из ямы, и бледные тонкие пальцы вцепились в края, помогая выбраться существу на редкость уродливому. Круглая лысая голова, белесая, безглазая, со сплюснутым носом.

Узкие плечи.

Впалая грудь.

— Стало быть отыскал, — Ежи смотрел, как существо тянется, тянется и все никак не выберется. — А ты…

— Сторож я, — сказало оно, повернувшись к Ежи.

Зашипел Зверь, предупреждая, правда, не понять, кого: Ежи или вот нежить, что замерла, прислушиваясь к этому шипению.

Тело его, наполовину человеческое, второй половиной в землю уходило.

Сторож?

…если клад надобно сберечь, то его чаруют, кто словом, кто кровью запирает. Дурная волшба, мертвая, тяжким грузом на сердце ложится, — скрипучий прабабкин голос прорезал ночь. — И надобно вовсе бездушником быть, чтобы поставить заклятого хранителя, который…

— Если я могу отпустить тебя…

— Не можешь, — сторож растянул узкие губы в улыбке. — Не в твоих силах, ведьмачок. Не им я поставлен, не тебе и отпускать. А вот договор… коль хочешь, продлим.

— О чем?

— Голоден я, — тварь облизнулась. — Отдай мне кого… хочешь ведьму, хочешь девку, да хоть звереныша какого…

— Нет.

— А я сберегу. Все, что скажешь, сберегу. Книгу эту вот, или клад ведьмаковский, или…

— Нет.

Зашелестели кольца, выбираясь из земли. Тварь, похоже, была древней. До того древней, что срослась с самим этим местом, ставши частью её. И Ежи теперь видел тончайшие нити, что выходили из твари, сплетаясь, сродняясь с землею и тем, что в земле лежало.

— А не хочешь их, своею поделись… капельку всего возьму… потом принесешь мне петуха. Только черного… и петуха… не поверишь, дураки находятся, которые куру впихнуть норовят. Но куру нельзя… петуха… — тварь скользила по кругу, закладывая кольцо за кольцом, уменьшая их, и в какой-то момент оказалась подле Ежи.