…откуда у неё в голове этот бред?

Сила, что ли?

Стася подняла руку, но та вновь гляделась обыкновенною. Почти. Светилась немного. Одна. И вторая тоже. И ноги. И кажется, сама Стася тоже светилась, то ли от лунной дорожки, то ли от ведьмовской силы, то ли… безумие, оно разным бывает.

С другой стороны, почему бы и нет?

Черный горб острова она увидела издали, кот завертелся, стекая с рук, плюхнулся на дорожку и бросился вперед.

Где-то далеко за болотом, за границею её, раздался протяжный звериный вой.

Добрая, сильная и упрямая девочка насмерть закидала утку хлебом.

«Китежский вестник», раздел «Происшествия»

Ежи не хотел умирать.

Не хотел и все тут.

Он пытался дышать, но чужая сила, подобная ледяной воде, мешала. Она легла на грудь свинцовыми оковами, стянула так, что не пошевелиться-то и осталось ему одно — лежать, вперившись взглядом в потолок. В черный такой, грязный…

…а рядом лежал тот, другой, который дал слово.

Дал и не сдержал.

Надо сделать вдох. Надо подняться. Не ради него, мертвецы, оказывается, тоже лгут, но ради девочки, дыхание которой опаляло Ежи. Вот ведь… и пол-то грязный, и холодный, еще простудится, а ей нельзя.

Надо. Встать.

Только сил нет.

Свои ушли… все до капли. А ему, помнится, еще интересно было, каково это, когда маг себя до донышка вычерпывает, когда выгорает да перегорает.

Было.

Узнал вот… противно, будто… будто саму душу изнутри потянули, но не вытянули, и осталась она, на куски подранная.

Дышать.

Губы разлепить.

Странно, что он еще в сознании пребывает. Но оттого не легче.

А губы склеились. Наверное, так и правильно, иначе заорал бы во весь голос от страха и боли, от безысходности. Так же… вот вдохнуть не выходит.

Разве что малость.

— Умры, — на грудь запрыгнула Фиалка, которая показалась вдруг невыносимо тяжелою. Подумалось, что, стало быть, сам он, Ежи, сделался хрупок, если тонкие лапы её того и гляди пробьют, что сукно кафтана, что кожу, что мышцы.

— Ум-ру, — выдавил он и сделал-таки вдох.

С трудом.

Почудилось, что там, внутри, все заскрипело, застонало, грозя рассыпаться, будто он, Ежи, в одночасье стал вдруг древним старцем.

— Мру-ы-ы!

Для такой крохи голос у Фиалки оказался на редкость громким, нервическим, и этот голос отпугнул тени, которые сунулись было за порог.

— Умр-р-ра! — заворчала она, все быстрее перебирая лапками. И от каждого толчка их из Ежи выходил воздух. А когда весь выйдет, тогда-то Ежи и не станет.

В конец.

Он пытался помешать, но кошка была сильнее. Вот ведь… и ему оставалось лишь вдыхать.

Выдыхать и вдыхать.

— Ур-р-рм… — этот рокот донесся из угла комнаты. В темноте блеснули драгоценные камни глаз.

— Мря, — словно пожаловалась Фиалка.

— Мрак, — совсем по-человечески произнес черный огромный зверь, обходя Ежи кругом. Бес вздыбил шерсть и показалось, что с прошлого-то разу он еще вырос.

Этак скоро с рысь размером будет.

Ежи сделал еще один вдох, глубже прошлого, и закашлялся. Кашель этот, судорожный, подкинул его, поднял, помог перевернуться на живот. И Ежи сплюнул колючий ком, застрявший в груди.

Кажется, с кровью.

Точно, с кровью.

— Мря-я-у, — тоненько заплакала Фиалка, цепляясь за Ежи коготками. А Бес и вовсе боднул крутолобой головой, опрокидывая на спину. И сил сопротивляться у Ежи не было.

Даже когда зверь уселся ему на грудь, потеснив Фиалку.

Он был неимоверно тяжел и столь же неимоверно горяч.

И потом…

Жар проходил внутрь, кое-как растапливая холод, и к Ежи вернулась способность дышать, пусть мелко и часто, как бывает после долгого бега, но все хорошо.

Хоть как-то.

Пока он дышит, он жив…

— Умрр, — кот зарокотал и опустился, сворачиваясь клубком.

А Ежи закрыл глаза.

Силы…

…те его, выпитые тварью, не вернутся. Зато тело наполняли другие, вливались ледяною водой. Да не простою, а той, что рождают заговоренные родники.

Таких не бывает.

Все родники суть подземные воды, нашедшие выход к поверхности, не более того.

Не менее.

Смех раздался резкий, злой.

— Эх ты, — произнес кто-то с упреком. — А еще маг. Образованный человек…

Если бы Ежи мог, он бы обиделся, но он…

…душа вдруг отделилась от тела, крылья развернула, полетела по-над миром. И открылось ей многое из того, что было спрятано от глаз людей обычных.

Или необычных.

…смотри, мальчик, хорошо смотри…

Смотрит.

И видит.

Болото, что растянулось от края до края, принарядившись в разноцветную шубу мхов. Старый ельник и ямину, выворотень, на дне которого свернулся клубком да спит лютый зверь. И того, кто в теле зверином почти уж себя позабыл.

…озерцо.

И деву бледноволосую, севшую на мостках волосы чесать. А волосы те из лунного света, струятся, переливаются… уходят в самую воду. Дева красива.

Белоглаза.

Белозуба.

И увидев Ежи, голову вскидывает да хохочет нечеловеческим страшным смехом. И смех этот будит деревенских собак, заставляя их выть и лаять.

Люди тоже просыпаются. И кто-то привычно творит обережный круг.

Видит он человека, что бежит, кидает петли, пытаясь след свой запутать, да только те, которые по следу идут, опытны. Они не раз выходили на охоту, и не раз выйдут… северные звери.

Проклятые.

Видит…

…дом.

И ведьмин лес заветной колыбелью.

Город.

Реку.

Все видит… так не бывает. Это бред предсмертный, не иначе.

— Вот дуралей, — этот голос мешает смотреть: стая окружает человека, который боится, и даже издали Ежи слышит эхо этого страха. Но почему-то человека не жаль.

Напротив, Ежи знает — так правильно.

Что правильно? Позволить нежити сожрать живую душу?

— Она давно уж не живая, — возражают ему.

— Кто ты? — Ежи складывает крылья, которых у него нет. И оборачивается. Но вокруг лишь лес. Поднимаются к небесам старые сосны, и во тьме кора их светится слабо, то ли сама по себе, то ли лунным отраженным светом.