«Теперь ещё и из-за балбеса…»

― Да, ― соврала она.

Леви вошёл в комнату, сел на край постели и с сочувствием погладил племянницу по предплечью. Микаса лишь блёкло взглянула на него. Каждая секунда существования казалась ей невыносимой, и стыд раздирал на части из-за невозможности испытывать благодарность за заботу дяди. От мысли, что придётся встать и идти в галерею, делая вид, что всё в порядке, ей было тошно.

Когда Леви ушёл, Микаса продолжала лежать, не находя в себе сил подняться. Перед глазами проносились беспощадные и прекрасные обрывки прошлой жизни, давили тяжёлым грузом.

«Микаса! Пойдём, покажу, где я буду спать!»

― Где ты будешь спать… Вечно… ― пробормотала она и со слезами уткнулась лицом в подушку.

«Не упади я в детстве с яблони, неужели вспомнила бы тебя раньше? Тебя, Армина, наших друзей… Всё сложилось бы иначе. Я бы не причинила тебе столько боли… Но почему? Почему мы все снова здесь?»

Горечь бесчисленных потерь, вопросы, сомнения былого захлестнули её. Микаса опомнилась, лишь когда Леви снова заглянул к ней и позвал к столу. Она с трудом поднялась и отправилась в душ. Перед уходом извинилась за то, что не притронулась к еде, и ушла на работу.

День тянулся бесконечно, ноги едва держали её измождённое тело, но Микаса продолжала щеголять вымученной улыбкой на бледном лице. Смерть брела за ней по пятам, заглядывала через плечо и говорила голосом Эрена о ненависти и мести, о тоске и надежде. В каждой картине мерещилась кровь, а сквозь голоса посетителей звучал тихий хруст костей. Сумасшествие. Ужас.

«Ради нас всех ты стал чудовищем. А я не смогла тебя вернуть. Только освободить, как ты того и желал…»

Тонкая алая струйка скользнула из ноздрей и обогнула контур плотно сжатых губ.

― Микаса, ты хорошо себя чувствуешь? Бледная вся как покойник. И у тебя кровь…

Она не сразу поняла, что к ней обращаются. Повернув голову вбок, Аккерман увидела встревоженное лицо владельца галереи. Она флегматично скользнула кистью под носом и уставилась на кровяной мазок. В ушах наперегонки со стуком сердца гремело собственное тяжёлое дыхание.

― У меня немного болит голова, господин Йохансон, но это ерунда.

― Если упадёшь в обморок на глазах у посетителей, получится так себе. Мои сотрудники нужны мне здоровыми. Поезжай-ка домой на такси. Сегодня мало людей, я вполне могу самостоятельно вести экскурсии и продажи.

― Простите…

― За что ты просишь прощения? Лучше позаботься о себе, этого вполне достаточно, ― сердобольно заметил господин Йохансон.

Похлопав её по плечу, он направился к группе скучающих студентов.

Микаса тяжело выдохнула и запрокинула голову, воздев глаза к потолку, украшенному величественным панно с репродукцией «Колосса»¹{?}[Картина испанского художника Франсиско Гойи 1812 г. Является символом ужаса войны.] Гойи. Горечь и трепет — жестокие божественные дары минувших дней. Теперь они намертво впились в её усталое сердце. Микаса неотрывно обводила взглядом устрашающего могучего гиганта, неистово сжавшего кулаки под чёрным куполом небес: коснулась мускулистых плеч, густых угольных волос и наконец остановила внимание на бледно-пылающем пятне глазного яблока. Мгновение — и Колосс обернулся, глазницы загорелись зелёным фосфорическим светом; он направил весь свой гнев на изумлённую Микасу. Она отшатнулась и накрыла ладонью правую скулу, пронзённую царапающей фантомной болью. В ушах раздался призрачный громогласный крик, наполненный яростью всего человечества.

«Но я и тогда не боялась… Они посадили тебя на цепь, как дикого зверя, хотели вскрыть, вывернуть искалеченное нутро и разложить на кусочки. Я была готова убить их всех за тебя! Убить даже за крупицу человечности, что была мне дорога. Да, такой я была…»

Забрав свои вещи, Микаса уехала домой. На обратной дороге растравленный рассудок подбросил ей воспоминание о древнем храме посреди зелёного луга и грозно бьющихся о скалы пенных волнах. Если где-то и могли дать ответы на терзавшие её вопросы, то только там.

По возвращении домой Микаса незамедлительно купила билет на дирижабль и сменила одежду. Она безостановочно смахивала слёзы и почти не отвечала на расспросы матери и дяди о том, куда собралась ехать в таком состоянии. Ей всё казалось бессмысленным, и значение имела лишь одна цель — поговорить со священнослужителем. Во время полёта она целиком ушла в размышления о том, что почти ничего не помнит о том, что с ней было после того, как она вышла замуж за Жана. В некотором смысле её это даже успокаивало: Микасе было неловко думать о том, что они с Кирштайном были настолько близки, потому что в новой жизни он никогда не проявлял к ней романтического интереса. Но она отчётливо помнила бессчётные часы, проведённые в тени гигантского дерева. Помнила поцелуи, что дарила на прощание хладному могильному камню. «Завтра я снова буду здесь. И послезавтра. Я всегда буду с тобой», ― говорила она и уходила спать. Чтобы вернуться.

К ночи Микаса добралась до храма. Её лихорадило от усталости и недосыпа, но она продолжала идти из последних сил. Внутри было тихо и безлюдно, священнослужитель сидел на скамье во втором ряду и читал, она узнала его седовласую макушку, как только очутилась на пороге. Старик обернулся на звук шагов.

― Вы вернулись, ― с ласковой улыбкой заявил он.

Микаса прошлась вдоль рядов и опустилась рядом, степенно сложила руки на коленях ― раздавленная, уничтоженная.

― Расскажите мне всё, ― решительно попросила она с мольбой внутри зрачков. ― Теперь я готова слушать. Я хочу знать. Мне больше не к кому с этим прийти…

― Я сожалею, ― с искренним сочувствием ответил служитель. ― Как давно к вам вернулись воспоминания?

― Сегодня ночью. Чуть не рехнулась. ― Она всхлипнула и утёрла рукавом нос. ― Помните, я рассказывала вам, что мне приснилось, будто я держу в руках отрубленную голову моего друга? Я в самом деле его убила. Убила! Чтобы спасти человечество от уничтожения… ― Микаса резко накрыла ладонью рот, удерживая подступившую тошноту.

― Так это были вы? Не Армин Арлерт? ― удивился он.

Микаса попыталась справиться с приступом: резко сглотнула, зажмурившись, и сделала глубокий вдох.

― Что? Откуда вы знаете? И откуда знаете об Армине?

― Это лишь показания свидетелей минувшего. Те, кто пережил «Битву небес и земли», говорили, что так звали юношу, убившего Атакующего титана. Надо же, оказывается, всё гораздо интереснее… Извините моё любопытство, это прозвучало бестактно.

― Вы не обидели меня. Я сейчас не способна злиться на кого-либо, кроме себя.