Филиппыч наклонился над скелетами и, шутливо сунув палец в круглое отверстие в затылочной кости черепа, сказал:

– Кокнули их!.. Вот так! Из револьвера системы «наган»!..

Эдик хмуро поглядел на него, присел на корточки и внимательно осмотрел черепа. Подняв глаза на профессора, он странно побледнел и тихо сказал:

– Их сперва убили, а затем сожгли…

– Что это – обрядовое? – спросил он Алексея Ивановича.

В ответ профессор растерянно повел плечами и покачал головой, собираясь что-то сказать, но только безнадежно махнул рукой.

Захоронение, которое зачищал Славка, во всем было похоже на захоронение из первой могилы, но в отличие от того, у этого воина был вдребезги разбит череп и переломаны все кости.

– Разбился, упал с большой высоты и разбился, – коротко подвел итог профессор, осмотрев останки.

– Где?! – удивился Славка.

– Ну, наверное, со скалы. Посмотрите, вон горы, – показал Алексей Иванович на горизонт, на синеющие вдали отроги хребта Сайлюгем.

Последнее, пятое, захоронение не столько озадачило их, сколько рассмешило. Находилось оно в стороне от других, и зачищал его Филиппыч. Возился он с ним долго, а под конец долго и задумчиво ходил рядом, словно что-то пристально высматривал. Это было так не похоже на него, что все невольно собрались вокруг него и озадаченно уставились на открывшуюся им картину. В захоронении Филиппыч зачистил прекрасно сохранившийся сруб из лиственницы, но в нем, так же как и рядом, погребения не оказалось. Похоже было на то, будто древние, выкопав яму и поставив сруб, по каким-то неизвестным причинам зарыли ее пустой.

– Насреддин какой-то древний, да и только! – воскликнул профессор.

– Ты куда выкинул все! А ну, показывай, где сховал! – ехидно поддел Олег Филиппыча, не упустив момента расквитаться с ним, и хлопнул его по толстому животу.

– Да иди ты – знаешь куда! – зло огрызнулся тот, но тут же испуганно уставился на всех:

– Хлопцы, да что же это такое-то!

В глазах у него на секунду мелькнуло затравленное выражение, но он тут же взял себя в руки.

– Во-во, это мне! Хлопцы, бачите, сколько мы взрыли могилок? Пять! А нас сколько? – хитро улыбнулся он своими простодушными пшеничными усами, спрятав за ними только что проскользнувший испуг. – Каждому по одной. Здорово! Олег, тебе первого, твоего родимого. А тебе, Славка, второго, с разбитым черепом… Да ты не волнуйся! Что ты, что ты! Ты что так побледнел?! Жмуриков боишься? Ну, это ты зря! Я же понарошку… Ну, извини… Это начальство может тебя вздрючить, а жмурики, они же смирные. Поди, сами всего боятся… Эдику отдадим с угольками. Там и баба есть. Эх, мне бы то! Да вот это больше нравится, – показал он рукой на пустую яму. – Хочу жить вечно. Меня-то не так просто закопать!

– Как же ты сможешь – вечно и без бабы? – усмехнулся Славка.

– Ладно, ладно тебе! – замахал Филиппыч на него руками. – Выучился, тоже мне, студент!

– Хватит, ребята! – попробовал остановить их профессор.

– Алексей Иванович! – воскликнул Филиппыч, повернувшись к нему. – Вы уж не обессудьте! Вам, со всем моим почтением, как положено – старичка! Ну, вот, хлопцы, и все! Баста! Не в обиде?..

– Товарищи, хватит, хватит! – натянуто засмеялся Алексей Иванович. – Пошутили – хватит!

– Да постой ты, начальник! Еще не все! – загоготал Филиппыч, но его уже никто не слушал.

– Все, товарищи! – перебил его профессор. – Два дня на сборы, приведем все в порядок – и домой! Пора, пора возвращаться. Вон и погода на осень повернула. Конец сезона. А уж дел-то у нас дома!

* * *

С тех пор прошло более четверти века. Давно отгремела война, разбросала по свету бывших полевиков.

Олегу Борисовичу (теперь его называют с отчеством) на двадцать первом году службы в армии, на очередной медкомиссии мягко, но настойчиво предложили подать в отставку.

«Все, отбегался! Спроваживают на гражданку!» – с горечью подумал он, молча кивая головой в знак согласия с главврачом медкомиссии.

– С вашим-то здоровьем, товарищ полковник, давно пора на отдых. Послужили, повоевали. Да и время сейчас, вы же знаете, какое. Можем, можем отпустить наших ветеранов! Вы только посмотрите сколько у вас всего. Ранение в голень правого колена и в позвоночник. Рентген показывает экзостозы. А ранение лица! У вас же полностью атрофировалась верхняя челюсть. Нет, товарищ полковник, не могу я вас оставить. Не могу! Да это и вам должно быть ясно, – дружески положил главврач руку на плечо Олегу Борисовичу, словно уговаривал его примириться с неизбежным.

И Олегу Борисовичу ничего иного не оставалось, как только уйти в отставку.

Немного отдохнув, он успокоился и пошел работать на завод кадровиком. Однако после той медкомиссии ему долго не давала покоя навязчивая мысль, что он встречал уже у кого-то такой же набор ранений. Где-то и когда-то в его жизни это уже было. Вот только где и когда?! Эта мысль преследовала его даже во сне. И однажды, в полудреме, он внезапно вспомнил тот далекий довоенный полевой сезон, археологов и тотчас же все понял. Но это показалось ему настолько необычным и нелепым, что он иронически усмехнулся: «Ну, вот и нагадал мне Филиппыч!»… От этого ему сразу стало легко, он тут же забыл обо всем и перестал мучиться.

Но теперь в мыслях он часто возвращался к тому полевому сезону, к той экспедиции, вспоминал всех ее участников. Поэтому, когда представилась возможность поехать в командировку в Ленинград, он решил узнать что-нибудь о судьбе своих товарищей по экспедиции. И, разумеется, в первую очередь об Алексее Ивановиче.

В институте, где когда-то работал профессор, ему посчастливилось встретиться с его бывшим учеником, который не только рассказал все о последних годах жизни профессора, но и проводил Олега Борисовича на кладбище, где тот был похоронен.

На Волковском кладбище они с трудом отыскали затерявшийся могильный холмик с маленькой пирамидкой.

– Алексей Иванович умер под конец блокады, – тихим голосом рассказывал уже немолодой человек, бывший ученик профессора, уже сам профессор. – Город он не покинул, хотя ему не раз предлагали эвакуироваться. Но он всегда говорил одно и то же: «Я историк и хочу видеть историю моего народа своими глазами, пережить ее, пройти ее с ним»… А вы же знаете, спорить с ним, уговаривать было бесполезно. Он никогда не повышал голос, вы никогда не услышали бы в нем твердости. Но если он что-либо решал, то поступал так, как считал нужным. Говорили, что это упрямство. Я думаю, нет. У него была глубокая внутренняя убежденность, что он правильно делает. Вы знаете, он ведь умер в библиотеке! Не правда ли, удивительно – умереть в читальном зале! В последние годы его все время мучила загадка того полевого сезона. Это когда ездили и вы. Умер он от истощения. Близких родственников у него не было. Кого-либо искать в то время, в блокаду, было невозможно, поэтому провожали его всего двое: я и еще один наш сотрудник. Нас отпустили с передовой, тут же под городом, на один день. Похоронили мы его очень скромно: в том же старом пиджачке, в котором он ходил последние годы в библиотеку…