Летом 1583 года новым архиепископом Кентерберийским назначили Джона Уитгифта; в отличие от своего предшественника, Эдмунда Гриндала, он занял бескомпромиссную позицию в отношении пуританских течений, наиболее радикальными из которых были браунисты и барроуисты. Секретарь Уолсингема Николас Фонт, сам придерживавшийся пропуританских взглядов, писал: «Выбор в пользу такого человека на должность архиепископа в подобное время заставляет меня задуматься, неужто Господь вознамерился покарать свою церковь за ее неблагодарность». В инаугурационной проповеди, прочитанной с кафедры Креста Святого Павла в центре Лондона, Уитгифт яростно критиковал три вида неповиновения, демонстрируемого папистами, анабаптистами и «беспутными и своенравными лицами среди наших верующих»; в последнюю группу он включил и пуритан ригористичного толка. Фонт сообщал, что в своей речи Уитгифт со всей ожесточенностью и неистовством обрушился на «тех, кто возлюбил Реформацию».

Архиепископ обнародовал шесть догматов веры, которым обязано было подчиниться все духовенство, среди них — строгое соблюдение предписаний Тридцати девяти статей и Книги общих молитв; в результате его приказа двести священнослужителей временно отстранили от обязанностей или вынудили сложить с себя полномочия. Приняли новые законы в отношении католиков, отказывающихся присутствовать на англиканских богослужениях. В расследованиях и наказаниях Уитгифт полагался на Верховную комиссию — церковный суд, быстро и тайно выслеживавший ересь и схизму, прегрешения и пороки. Каждого, кто представал перед судом, вынуждали дать клятву отвечать на все вопросы, вопреки тому принципу, что никто не обязан свидетельствовать против себя. «Эта клятва на Библии, — писал один пуританин, — предназначена, чтобы выведать все секреты наших личных разговоров и собраний с самыми близкими друзьями…»

Эти собрания, или «конференции», имели и более конкретное значение. Приходская церковь в деревне Дедхэм, что в графстве Эссекс, к тому времени приобрела известность как место, где читают «схизматические проповеди и наставления». Осенью 1582 года около двадцати местных священников организовали «конференцию», в ходе которой часть времени посвятили проповедованию и часть — толкованию Священного Писания; обсуждались и насущные вопросы жизни прихода. Следует ли крестить ребенка неженатой пары? Стоит ли одному из священников принять должность капеллана в доме владельца поместья?

Участники собирались в первый понедельник каждого месяца на три часа; они встречались тайно, каждый раз в разных домах, чтобы избежать обнаружения. Время от времени они советовались с учеными коллегами в Кембридже, однако в общем и целом существовали независимо от остальных церквей. Тем не менее они вдохновили другие подобные конференции. «Пойдемте в Дедхэм, — сказали жители Ипсвича, — не помешало бы немного огонька!» Эти собрания можно с определенной долей уверенности назвать прообразом, легшим в основу пресвитерианского движения, которое привело к столь неожиданным результатам в следующее столетие английской истории. Ни Уитгифт, ни Верховная комиссия не стали для них препятствием.

Однажды Генри Барроу, основателю одноименной секты, самому довелось предстать перед комиссией.

Лорд-канцлер (указывая на Уитгифта). Кто этот человек?

Барроу. Это монстр, жалкое ничтожество, я не знаю, как назвать его; в нем нет ни духовного, ни мирского, он даже не тот второй зверь, о котором говорится в Откровении.

Лорд-казначей. Где это место, покажи его.

Через десять лет Барроу казнили за публикацию крамольной литературы. Сам Уитгифт остался неумолим, как и прежде. Когда из Кента прибыла делегация священников, чтобы выразить протест по поводу суровости введенных им мер, он парировал словами: «мальчишки, сопляки, нахалы, невежественные пьянчуги». Особенно настойчивого челобитчика он попытался заглушить криком: «Ах ты щенок, сопливец, птенец неоперившийся, еще молоко на губах не обсохло».

Берли, негласно симпатизировавший пуританству, упрекнул Уитгифта в том, что статьи его регламента по допросу нарушителей «настолько витиевато сформулированы, с таким множеством частностей и околичностей, что даже испанские инквизиторы, по его мнению, не прибегали к стольким вопросам, чтобы выследить и поймать своих жертв». Он считал, что в то время, когда наблюдается такая нехватка ученых священнослужителей, а угроза возвращения католичества стоит остро как никогда, епископы «совершают очень опрометчивую и губительную ошибку, прогоняя их из своих приходов».

Несмотря на это, методы Уитгифта прекрасно сочетались с взглядами самой королевы; она называла архиепископа «мой черный муженек»[81]. Елизавету тревожило массовое распространение проповедников, призывавших к новым реформам, поэтому она была признательна Уитгифту за его попытки обуздать несогласных. Сам архиепископ заявлял, что Елизавета предоставила ему «личную санкцию» на проведение его политики. Уитгифту, первому из тех, кого можно назвать истинно елизаветинскими епископами, впоследствии пришлось ограничить свои репрессии в отношении более умеренных пуритан; однако ему удалось водворить порядок и единообразие в церкви, во многом благодаря изгнанию католиков и радикальных пуритан из лона государственной религии.

Некоторые священнослужители более строгих вероубеждений зачастую продолжали богослужения из опасения, что в противном случае потеряют паству. Один из них сказал: «Мы должны упорно стараться вынести на своих плечах столько, сколько мы с чистой совестью сможем». Позади королевского герба в приходской церкви Бери-Сент-Эдмундс прикрепили текст из Откровения Иоанна Богослова со словами «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Достаточно для Елизаветы.

Когда в воскресенье 12 января 1583 года обрушилась площадка над медвежьей ямой в Пэрис-Гарден, убив множество зрителей, происшествие сочли возмездием Бога за богохульства лондонцев. Летом того же года в небе над городом появилась комета, которая, как полагали, предвещает смерть великого человека. Многие указывали на королеву. В то время Елизавета находилась в своем Ричмондском дворце. Она приказала раскрыть настежь все окна, чтобы лучше разглядеть зловещее небесное светило. Королева воскликнула: Jacta est alea! — «Жребий брошен!»[82]

В следующем месяце было совершено покушение на жизнь Елизаветы. Джон Сомервилл проживал вместе с католическим семейством из древнего рода Арденов в поместье Парк-Холл в графстве Уорикшир; молодой человек, казалось, обладал легковозбудимым темпераментом и истово поддерживал Марию Стюарт. В интересах этой молодой леди учинялся не один заговор против Елизаветы, однако Уолсингему удалось раскрыть все до единого. Сомервилл стал называть королеву Англии ведьмой и исчадием дьявола и рассказал друзьям, что намерен ехать в Лондон с целью убийства; он надеялся «увидеть ее голову на шесте, ибо она змий-искуситель и аспид». Он прикрепил к одежде в качестве амулета эмблему Агнца Божьего и отправился в путь. Находясь, вероятно, в состоянии умопомешательства, он хвастливо рассказывал прохожим о своей божественной миссии, и слухи о нем достигли Лондона быстрее, чем он успел туда добраться. Его схватили и доставили в Тауэр. На дыбе он сознался в своих намерениях и попутно изобличил своего отчима Джона Ардена и их семейного священника. Ардена повесили в Тайберне, а Сомервиллу удалось задушить себя в собственной тюремной камере; священник согласился стать шпионом в других католических семьях.