волю чувствам. «Члены кабинета всецело поглощены попытками убедить друг друга внутри собственного круга… задача стала невыполнимой». Если у кого-то оставались сомнения относительно истинных намерений Хау, то они рассеялись после его финальных слов: «Пришло время и другим поразмыслить над своей реакцией на трагический конфликт обязательств, с которым я боролся, пожалуй, слишком долго». Парламент слышал простые слова по-настоящему расстроенного человека. Всегда можно положиться на сокрушительное действие этого риторического приема.

На следующий день Майкл Хезелтайн формально предъявил претензии на лидерство. Карьера его при Тэтчер складывалась неровно. Он немало сделал для оживления Ливерпуля и области Доклендс и отлично послужил амбассадором правительства во взаимодействии с природоохранными группами, но в палате общин его не особенно жаловали за чрезмерную экстравагантность и амбиции. К тому же он не скрывал своей страстной еврофилии, в тот период считавшейся весьма подозрительной. Менее чем за пять лет до этого он покинул кабинет из-за так называемого «дела Вестланд», конфликта настолько противоречивого и запутанного, что Тэтчер как-то сказала: «Я сейчас вообще не помню, в чем там было дело с этим Вестландом». Да и мало кто помнил.

По сути, это история о находящейся в упадке компании по производству вертолетов, которую, как считали многие, надо было спасти. Поступило два инвестиционных предложения – американское и европейское. Майкл Хезелтайн, как министр обороны, горячо поддержал второе. С точки зрения Тэтчер, оно было менее «капиталистическим» и предполагало гораздо больше бюрократии, так что она выступила против. Чтобы удержать Хезелтайна, она взяла с него нечто вроде подписки о неразглашении. 9 января на заседании кабинета он потребовал, чтобы министры обсудили все варианты, и, когда Тэтчер отказала, он вышел вон и объявил ждущим снаружи журналистам о своей отставке. Пока он собирал свои бумаги, она просто сказала: «Мне очень жаль». Искренним было сожаление или нет, но история разошлась широко. На самом деле «Тарзан», как стали называть Хезелтайна, пользовался большей популярностью, чем сама премьер-министр. К тому же он не просто просидел пять лет на задних скамьях палаты общин. Все эти годы он встречался с избирателями по всей стране, исподволь, но неуклонно создавая себе репутацию.

Жест Хезелтайна в 1990 году попал на все передовицы страны, но людей занимал более насущный вопрос – решение кабинета одобрить «общинный сбор», введенный 1 апреля 1989 года в Шотландии и годом позже в Англии. Выбор «дня дурака» оказался неудачным: коварная и льстивая подмена понятий так и не покорила умы людей, и вскоре термин заменили на прямолинейный «подушный налог». Подушная подать, разжигатель мятежей и цареубийца, когда-то привела к ниспровержению самого Ричарда II, а сейчас попытка ввести ее была обречена на провал с самого начала. Такой налог очень трудно собирать, а вопиющая несправедливость его возмущала даже махровых консерваторов. На первый взгляд, все честно: каждый гражданин вносит свою долю за те блага, которые получает от органов местного управления. Вот только граждане победнее немедленно очутились в проигрышной ситуации. Где же тут справедливость, если бедная вдова платит столько же, сколько миллионер? Началась кампания неподчинения под лозунгом «Не могу платить и не буду». Кеннет Бейкер, архитектор «общинного сбора», в телевизионном выступлении заверил страну, что налог никуда не денется. Многие сочли его лисью самодовольную улыбку символом отношения правительства к народному недовольству, и тогда начались бунты.

31 марта 1990 года полиция блокировала демонстрацию протеста на Трафальгарской площади. В считаные минуты покатилась волна насилия. Страна наблюдала, как конная полиция атакует демонстрантов, и нисколько не сочувствовала стражам порядка. Тэтчер обвинила во всем «марксистов», марксисты – анархистов; за протестным движением в целом стояли тенденции силового решения конфликтов. Симпатии самой Тэтчер были очевидны: при виде разбитых витрин и перевернутых автомобилей она воскликнула: «О, бедные владельцы!»

После ее прогремевшего «нет, нет, нет» отношение народа к Тэтчер поменялось. Ее все чаще воспринимали как слетевшую с катушек и склонную к тирании правительницу. Spitting image изображали ее в образе Нерона или Калигулы, с закатившимися глазами и скрипкой в руках. Ни сумасшедшей, ни даже заблудшей она не была – только зашоренной. Однако, уволив больше министров, чем любой другой премьер в истории Британии, она осталась одна. Подушный налог рассорил ее со своим народом, а позиция в отношении Европы – со своей партией. Уайтлоу утратил дееспособность в результате инсульта, Теббит ушел в отставку, чтобы ухаживать за женой, и Тэтчер потеряла обоих своих защитников – сторожевого пса и ангела-хранителя. Как многие другие министры до и после него, Хау покинул кабинет тогда, когда оставалось сравнительно мало что покидать. С его точки зрения, капитан намеревался затопить судно. Достойный повод для мятежа.

56

Занавес опускается

В первом туре голосования за место руководителя партии Тэтчер набрала большинство и перед камерами выразила почти елейное удовлетворение. Однако то был фарс, и все это знали: ее большинства может не хватить на второй тур. Проголосуй всего два сторонника Хезелтайна по-другому, и она одержала бы безоговорочную победу, а так результат второго тура предсказать невозможно. Хезелтайну недоставало популярности для победы, но тот факт, что он проиграл самую малость, не сулил Тэтчер ничего хорошего. Один за другим премьера навестили все ее министры. И никто не гарантировал лояльности своих коллег.

22 ноября, в четверг, Тэтчер объявила о своей отставке. Теббит назовет Хезелтайна «серийным наемным убийцей консерваторов». Не вполне подходящий образ – наемники обычно работают на других. В палате общин Тэтчер встретили размахиванием бюллетеней. Когда оппозиция загнала ее в угол вопросами о предательстве коллег-консерваторов, она выступила в защиту своей партии. Однако в близком кругу видели, что ей очень горько. Алан Кларк, истинно верующий адепт ее политики, попытался направить мысли Тэтчер на славные свершения в прошлом, однако это не отвлекло от мрачных мыслей. Народ не особенно скорбел, а вот служащие Даунинг-стрит открыто плакали, вручая ей на память серебряный чайник. «Какой полезный подарок», – сказала она (и это весьма характерный для нее ответ). Камера, направленная на премьерский лимузин, поймала момент, где она сидит, подавшись вперед, со слезами на глазах и закусив губу.

Идеи Тэтчер пропускались через фильтры более мягкие, чем ее собственные, но стоило ей выразить свои мысли без прикрас и сценариев, как получалось нечто противоречивое и нестройное. А к концу правления, когда она говорила «от себя», ее слова шли вразрез даже с политикой ее кабинета. Солсбери, Дизраэли, Болдуин и сам сэр Роберт Уолпол – никто из них так не жаждал перекроить нацию по своим меркам. Уже за одну эту попытку народ с трудом мог простить Тэтчер. Затем надо учесть те три миллиона человек, которые