26 октября подал в отставку Лоусон, и решение это вызревало давно. В конце концов его добил сэр Алан Уолтерс, советник Тэтчер по экономическим вопросам, который поставил под сомнение компетенцию действующего канцлера в статье, опубликованной Financial Times. У Лоусона появилась навязчивая идея держать фунт в зависимости от судьбы немецкой марки, и даже рост инфляции не смог его переубедить. Редко случались с ним такие промахи; именно он обеспечил рост посевов и развитие оросительных сооружений, инвестиции во всех сферах, а также выход из налоговой системы почти миллиона беднейших граждан. Он обладал необычайными способностями, и едва ли премьер могла позволить себе такую потерю.

Джон Мейджор, приехавший на Даунинг-стрит, 10 занять пост канцлера вместо Лоусона, обнаружил, что несгибаемый национальный лидер «чуть не плачет». Ее никогда не ставили в столь неловкое положение, и теперь из-под панциря показалась испуганная маленькая девочка. Более суеверная женщина начала бы присматриваться к знакам – 1990 год принес немало дурных знамений. Дополнительные выборы предвещали поражение консерваторов. 30 июля боевики ИРА убили Иэна Гау, бывшего личного парламентского секретаря Тэтчер. В темных углах зрели заговоры и отступничество, планировались отставки. Месяц спустя после ухода Лоусона случилось немыслимое – Тэтчер бросили вызов как лидеру тори. Сэр Энтони Мейер заявил о претензиях на роль главы партии. Тэтчер получила почти в десять раз больше голосов, чем он, но недовольный ропот нельзя было спутать ни с чем. Следующая из многих потерь произошла по несчастливой случайности и бездумному легкомыслию: в июле 1990-го Николас Ридли покинул пост министра торговли из-за своего faux pas[126], сравнив Европейский валютный союз с Третьим рейхом. Как и в случае других подобных высказываний, многое зависело от контекста.

5 октября 1990 года Мейджор и Тэтчер объявили о присоединении Британии к ERM. Мейджор сиял, а Тэтчер натянула свою сдержанную улыбку. Она-то хотела сначала справиться с инфляцией, Мейджор же утверждал, что присоединение к ERM как раз решит эту задачу. Уровень инфляции тогда держался на 10,9 %. Так или иначе, пресса и Сити ликовали. Пройдет всего несколько лет, и этот цветок совершенно завянет. В конце октября собрался римский саммит. Он вышел шероховатым и неудовлетворительным, и Тэтчер осталась недовольна председательствующей Италией. В конечном итоге она открыто выступила против второго пункта доклада Делора: ей представлялось, что «экю», как тогда именовалась предполагаемая валюта, будет действовать в тандеме с национальными деньгами, а теперь, похоже, его просто навязывают всем. Что лежит там за холмом – отсюда не видно, но поднимающегося над ним дымка Тэтчер было вполне достаточно.

Вернувшись в палату общин, премьер-министр застала ее в состоянии безжалостного и глумливого мятежа. Загнанная Кинноком и Падди Эшдауном в угол, она встала в боевую стойку и ужалила. «На днях мистер Делор заявил на пресс-конференции, что он желает видеть Европейский парламент демократическим органом сообщества, комиссию – исполнительным, а Совет министров – сенатом. Нет, нет, нет». Все это она произнесла тоном, не терпящим возражений. Хау, к примеру, совершенно опешил. Если многие не понимали, чем его позиция отличается от взглядов премьер-министра, то он-то сам видел это предельно ясно. В своей речи в Брюгге она одобрительно говорила о введении экю. Теперь же между ними пролегла пропасть неведомой глубины.

1 ноября Хау, по факту смещенный со своего поста и дискредитированный, подал в отставку как заместитель премьер-министра и лорд-президент совета. Он попросил слова в парламенте, чтобы объяснить свое решение, и в мягких тонах начал ниспровергать с пьедестала премьер-министра, свою коллегу и бывшую союзницу. Его первые предложения пронизывала легкая ирония. «Если верить некоторым из моих бывших коллег, я, должно быть, первый министр в истории, который уходит с поста из-за полного согласия с политикой правительства». Тэтчер сидела неподвижно, с гордо поднятой головой и снисходительной улыбкой на устах. «Ни одно из наших экономических достижений, – продолжал Хау, – не было бы возможным без мужества и лидерских качеств моего достопочтенного друга». Улыбка Тэтчер не изменилась. Он упомянул их прошлое сотрудничество в Европе, «от Фонтенбло до Закона о единой Европе», и затем, отдав дань вступительным любезностям, перешел в наступление. «В присоединении к ERM не было или не должно было быть ничего новаторского». Он уведомил парламент, что они вместе с Лоусоном неизменно подталкивали Тэтчер к этому шагу, а также заверил, что не «рассматривает доклад Делора как некий сакральный текст». Он упомянул Макмиллана, который еще в 1962 году призывал поскорее занять место в центре ЕЭС. Хау возражал против того, чтобы страна «укрылась в гетто сентиментальных воспоминаний о прошлом и тем самым ослабила контроль над собственной судьбой и собственным будущим». Он продолжил, заявив: «Будь мы готовы, выражаясь очень упрощенно, пожертвовать частью своего суверенитета на гораздо более ранней стадии… сейчас у нас было бы не меньше, а больше влияния на Европу. Нам никогда не стоит забывать урок, извлеченный из этой изоляции». Выбор между Европой, состоящей из полностью независимых государств, и федеральным устройством – «фальшивая антитеза, липовая дилемма… как будто не существует срединного пути». «Мы совершаем, – настаивал он, – серьезную ошибку, если продолжаем мыслить в терминах передачи суверенитета». Противопоставляя свою позицию взглядам Черчилля, он сказал: «Иногда мой достопочтенный друг рисует кошмарное зрелище, глядя на континент… и видя, как там “интригуют”, чтобы “покончить с демократией”, “растворить национальную идентичность” и провести нас “через заднюю дверь в федеральную Европу”. Что за образ, господин спикер, мы даем… нашей молодежи?»

«Никто из нас не хочет навязывания единой валюты, – заверил он палату. – Риск не в навязывании, а в изоляции… ведь Британии придется снова с трудом добиваться вхождения в клуб в последующие годы, когда все правила уже установят. На вопрос, наложим ли мы вето на любое решение, ставящее под угрозу фунт стерлингов, мой достопочтенный друг ответила просто – “да”. Вопрос с экю будет рассматриваться “только будущими поколениями. Эти будущие поколения сегодня с нами”». Явно воодушевленный предметом обсуждения, Хау прибег к метафоре из крикета: канцлера и управляющего Банком Англии, пояснял он, поставили на позицию «начинающих матч батсменов… лишь затем, чтобы они в тот самый момент, когда выпущены первые мячи, обнаружили, что капитан их команды перед игрой сломал биты».

Депутаты долго и громко смеялись. Найджел Лоусон, сидящий позади Хау, позволил себе слегка улыбнуться. Затем Хау процитировал полученное им письмо от одного британского бизнесмена, живущего и работающего на континенте, имеющего дела в Брюсселе и других местах. Тот писал, что «люди по всей Европе видят грозящий палец нашего премьер-министра и слышат ее страстное “нет, нет, нет” куда яснее, чем предполагает содержание формальных, четко написанных текстов». Чуть погодя Хау дал