Из разговора я толком не понял – то ли он так подходил к решению серьезных вопросов, то ли просто хотел увидеть, как я отреагирую. Примером тому мог быть случай, происшедший в День Советской Армии. В 18 часов в гарнизонном Доме офицеров началось торжественное собрание, на которое некоторые пришли навеселе. После завершения официальной части и небольшого концерта самодеятельности Осмаков вышел на улицу и, увидев на небе звезды, приказал командирам полков прибыть к нему. «Вы видите, какое небо, а мы не летаем. Давайте немедленно организуем полеты». – «Товарищ командир, сегодня праздник и мы к полетам не готовились, да и заявки на них в округ не давали». – «Ничего, мы организуем полеты кадров, для них особой подготовки не надо. Будем на спарке летать, на Як-11, а заявкой я сам займусь, позвоню командующему – он разрешит!» Командиры полков стали приводить любые доводы, лишь бы не летать: техсостава нет, личный состав не в летной форме. Пока переоденутся, пройдет много времени и т. д. «Весь день бездельничали, слонялись из угла в угол, а сейчас установилась погода с морозцем, только и летать, а вы не хотите – формы у них нет». Увидев меня в летной куртке, спросил: «Лазарев, ты готов сейчас лететь?» – «Так точно, товарищ командир, – на одном дыхании выпалил я, – но раз командиры полков говорят, что не надо, то, видимо, они правы. К полетам не готовились». В это время к нам подошел начальник политотдела полковник Лавренов. Отведя Осмакова в сторонку, он стал просить его не летать в эту ночь. Подойдя к командирам полков, Осмаков сердито сказал: «Раз не хотите сейчас летать, не будем. Действуйте по своим планам».

Затянувшаяся оттепель вела себя не совсем обычно: днем температура была плюсовая, а ночью столбик термометра опускался до десяти градусов мороза. Невыполненное распоряжение о перегонке Як-11 не давало покоя Осмакову, и он решил рискнуть: стал выпускать самолеты с раскисшего аэродрома. Машины на взлете сильно бросало из стороны в сторону, колеса зарывались в рыхлый мокрый снег. В любой момент они могли встать на нос или даже скапотировать. Смотреть со стороны на такой взлет было крайне неприятно. Осмаков находился около посадочного «Т» и каждому взлетавшему руками показывал: взлетайте с полуопущенным хвостом.

Но летчики поднимали хвост нормально, делая вид, что не понимают знаков комдива или нарочно не выполняли его рекомендации, чтобы позлить. В перегонке принимал участие и я. Взлетел с полуопущенным хвостом – машину не так тянуло на нос, как остальных. По возвращении в дивизию в коридоре штаба встретил машинистку, вышедшую из кабинета Осмакова. Она мне сказала: «Вы знаете, сейчас Иван Федорович беседовал со своим новым замом Туровцевым. Они говорили о вчерашних полетах. Осмаков похвалил только вас, сказав: «Я в Лазарева влюблен».

В конце зимнего периода обучения надо было провести дивизионные летно-тактические учения (ЛТУ). В один день надо было поднять в воздух всю дивизию. Но погода не благоприятствовала этому. В конце марта начал энергично сходить снежный покров. Ночные заморозки прекратились. Стало очевидно, что ЛТУ провести не удастся. Осмаков с этим смириться не мог. На взлетно-посадочную полосу уложили металлическую полосу, оставшуюся со времен войны.

В первых числах апреля установились отличные солнечные дни. Осмаков решил этим воспользоваться и стал проводить летно-тактические учения. Поднял по тревоге всю дивизию. С Подольского аэродрома на полигон Белоомут с полной боевой нагрузкой улетели два полка. Пока они находились в воздухе, солнце нагрело землю под металлической полосой и сильно размягчило непросохший грунт. Первые же севшие самолеты сразу показали, что для одиночных самолетов металлическая полоса еще может быть пригодной, но для использования большой группой она не пригодна.

Через большие отверстия плит вода вместе с грязью при проходе колеса самолета выбрасывалась вверх. На мокрой полосе торможение колес значительно ухудшилось. Машины сползали с полосы на грунт и тут же вязли в грязь по самые ступицы и создавали препятствие для садившихся. Кроме того, на посадке сильно забрызгивало остекление кабин. В середине пробега летчики почти ничего не видели. Как при этом не произошло ни одного столкновения или летного происшествия, можно только удивляться. Застрявшие самолеты могли буксировать только трактора. После посадки двух полков самолеты вытаскивали почти сутки, а потом несколько дней отмывали их от грязи. Грунт так изуродовали, что, когда он стал подсыхать, потребовались специальные работы для приведения его в рабочее состояние.

Летно-тактическое учение закончилось тем, что дивизия более чем на полмесяца потеряла боеспособность. Такое положение вызвало озабоченность командования округа. На разбор учений прибыли начальник боевой подготовки ВВС округа полковник Горбатюк и его заместитель полковник Топтыгин. Разбор проводил в основном Топтыгин. Он похвалил действия летчиков и командиров полков. Но действия Осмакова раскритиковал, припомнив ему жалобы командиров полков, политотдела дивизии, Полякова. После разноса, который он дал Осмакову, стало ясно, что комдивом ему уже не быть. Так оно и произошло. Придя через день после разбора в летную столовую, я увидел в комнатке начальствующего состава уныло сидящего Осмакова. Поздоровавшись со мной, он тихо произнес: «Последний раз здесь сижу. Больше я не комдив. Меня направляют в распоряжение отдела кадров ВВС». Хотел спросить у него, с чем это связано, но вовремя удержался. Немного помолчав, он добавил: «Генерала мне теперь не видать. Знакомый кадровик в округе передал, что Сталин из отдела кадров позвонил главкому ВВС Жигареву и сказал, чтобы мое представление к генеральскому званию он порвал в связи со снятием с должности».

Taк закончилась командирская деятельность в штурмовой авиации полковника Осмакова. Рано или поздно это должно было произойти. Это наглядный пример, когда начальник ни с кем не считается, противопоставляет свое «я» коллективу. Он не советовался со своими помощниками, не сработался со штабом и с политорганами. Пожалуй, именно начальник политотдела дивизии Лавренов сыграл решающую роль в судьбе Ивана Федоровича. Его авторитет в дивизии и ВВС округа был очень высок. С его мнением считались в верхах. С Осмаковым он был в неприязненных отношениях.

Тот же, придя в дивизию, чувствовал себя уверенно, рассчитывая на поддержку командующего. Но этого не случилось – слишком много жалоб шло на него по всем линиям. Все они сводились к одному – как командир, руководитель и организатор работы дивизии он слаб. Своих помощников и командиров полков он хорошими летчиками не считал, поскольку все они были им отстранены от полетов за слабое пилотирование Як-11. На нем они летали не как истребители, а как обычные штурмовики, а это ему не нравилось. Их он считал недоучками и называл «говном».

При всех своих недостатках Иван Федорович был отзывчивым душевным человеком. С ним можно было поделиться мыслями, как с близким человеком. Однако на это руководство не обратило внимания. Более полутора месяцев обязанности комдива исполнял Лавренов, пока не назначили нового. Им стал Герой Советского Союза полковник В. Карякин, который только что окончил Военно-воздушную академию. По стилю paботы и манере поведения он был полной противоположностью Осмакова: летал умереннее, на полетах бывал реже. Был более рассудительным. Не было у него той строптивости в принятии решений, которой страдал Осмаков. В работе никому не противопоставлял своего «я». Неторопливость, немногословие, умение сказать главное заметно бросалось в глаза. Вроде и сказал совсем мало, а всем все понятно, как и что надо делать. Лично мне такая манера общения нравилась, и я даже иногда завидовал ему.