государственных ресторанов, которые обычно были переполнены и заслужили себе дурную славу низким качеством еды и плохим обслуживанием. Восполнить нехватку услуг пытались на уровне рабочих ячеек, которые как раз в силу указанного дефицита предлагали своим сотрудникам наборы продовольственных товаров и доступ в банные комплексы. Рабочие ячейки пробовали взять на себя те функции, которые прежде осуществляли частные предприятия, однако они не могли полностью компенсировать потребителям утрату очень многих услуг, доступных прежде. В особо печальном положении оказывались люди, которые были вынуждены работать в рабочих ячейках с плохим снабжением товарами и услугами.

Равенство и неравенство

Было бы слишком просто списать невысокое качество жизни на особенности экономической системы, в которой равенство ценилось выше процветания. По мере нарастания экономического разрыва между различными группами населения в Китае после Мао часто приходилось слышать о том, что при «великом кормчем» было достигнуто самое эгалитарное распределение доходов в мире. Хотя в наше время неравенство в уровне доходов в КНР существенно выше, чем в 1976 г., предполагаемый эгалитаризм Китая при Мао – лишь отчасти правдивое утверждение.

Обычно для оценки неравенства доходов используется индекс Джини. Показатели ранжируются от 0 до 1. Чем выше значение, тем более обострено неравенство. С учетом этого, самыми эгалитарными в распределении доходов экономиками мира в 1970-е гг. были признаны промышленно развитые социалистические страны (см. таблицу 14.2). У некоторых из этих экономик индекс Джини составлял 0,20 или 0,21 – значительно ниже показателя в 0,33, которого к 1979 г. достиг Китай. Даже СССР, который в качестве цитадели ревизионистского восстановления капитализма так поносили идеологи маоизма, показывал значительно более низкие значения неравенства доходов, чем КНР. Китай был самой неравноправной социалистической экономикой мира.

С другой стороны, Китай находился на нижних строках рейтинга азиатских экономик по уровню распределения доходов. КНР была более эгалитарной страной, чем Индонезия и Филиппины, и почти такой же эгалитарной, как Индия. Однако показатели неравенства доходов Китая были практически сопоставимы со значениями, которые мы видим у Шри-Ланки и Пакистана. Тайвань был более эгалитарным в распределении доходов, чем КНР. Сходным образом соотносится Китай с индустриализированными рыночными экономиками: КНР была более социально сбалансированным государством, чем США и Япония, с более справедливым распределением, чем Канада и Западная Германия, но сопоставимым с Великобританией.

Таблица 14.2. Сравнительные показатели неравенства доходов (индекс Джини), 1970-е гг.

Эти показатели всегда поражали людей, посещавших китайские города в конце эпохи Мао. Города Китая не выделялись какой-либо заметной роскошью. На первый взгляд казалось, что у всех в значительной мере равные (и достаточно скромные) условия жизни. Люди одевались во многом схожим образом и использовали по большей части один вид транспорта (велосипеды). Система нормирования обладала удивительным выравнивающим эффектом. На госпредприятиях не было заметно сильных разрывов в уровнях заработной платы. Нельзя сказать, что все эти впечатления не соответствовали действительности. Китай на самом деле лидировал в области равномерного распределения доходов в городах. Согласно индексу Джини, уровень распределения доходов среди китайских горожан демонстрировал в 1981 г. поразительные 0,16. Сопоставимые показатели в других азиатских экономиках в 1970-е гг. варьировались от 0,36 по Пакистану до 0,52 по Малайзии [Riskin 1987: 249]. Каким образом при таком удивительно равномерном распределении доходов в китайских городах в целом по стране мы имеем такие показатели неравенства, которые не являются ничем удивительным для рыночных экономик Азии и промышленно развитого мира в целом, но оказываются весьма высокими для социалистической страны?

Ответ кроется в разительном разрыве в доходах между городскими и сельскими районами, а также ранее процветавшими и бедными сельскими районами Китая. Этот феномен объясняется двумя причинами. Первая, как мы уже отмечали, заключалась в том, что советская модель развития была разработана для изъятия из коллективных фермерских хозяйств максимальных объемов зерна при сохранении низких закупочных цен и для удержания доходов и даже потребления основных продовольственных товаров в сельской местности на гораздо более низких уровнях, чем в городах. Вторая причина, которая лишь усиливала первую, состояла в крайне жестком контроле систем регистрации домохозяйств и нормирования зерна. Крестьяне не могли даже временно переехать в городские или процветающие сельские районы, чтобы иметь доступ к лучше оплачиваемой работе[211]. Гораздо более высокие показатели неравенства в других азиатских городах объяснялись миграцией безземельных нищих в городские трущобы. В Китае при Мао такого явления просто не существовало.

Регистрация домохозяйств и нормирование зерна исключали для беднейших китайцев возможность перебираться в города и полностью привязывали их к отдаленным сельским районам, в которых все еще царила всеобъемлющая нищета. В условиях рыночной экономики рабочая сила мигрирует в города и другие регионы с более мощной экономикой. Такие передвижения – переезды сельской бедноты в крупные центры – обычно выравнивают уровни дохода между городами и деревнями. Это делает бедность гораздо более заметной именно в крупных поселениях, где нищие стекаются в трущобы, омрачающие вид многих городов в развивающихся странах. Именно поэтому могло создаться впечатление, что неравенство и бедность более явно проявлялись в Индии и Пакистане, а не в Китае. Этот вывод имел под собой основания, но фактически ограничивался пределами крупных городов. Здесь мы видим, сколь эффективной была система регистрации домохозяйств КНР: она позволяла удерживать нищету в пределах отдаленных сельских районов. Говорить о большем эгалитаризме экономики Китая или ее предположительно большей способности к искоренению бедности здесь не приходится.

Бедность в сельских районах

Скорее всего, самым поразительным фактом, проявившимся в конце 1970-х гг., было отсутствие прогресса в деле искоренения наиболее крайних форм бедности. Это стало самым убийственным аргументом против маоизма. Казалось бы, новое государство, обладавшее столь невероятными организационными возможностями, смогло бы обеспечить базовое пропитание сельскому населению в любом уголке Китая. Разве не способен режим, который умудрился заставить сотни миллионов человек день ото дня работать ради «большого скачка» и убедить миллионы хунвейбинов и повстанцев бороться против ревизионистов в партийном руководстве, прокормить по меньшей мере наиболее обездоленных граждан? Однако на практике все обстояло далеко не так. К концу эпохи Мао широкие массы населения в сельской местности по-прежнему влачили жалкое существование.

Результаты проведенных в конце 1970-х гг. опросов относительно качества жизни в деревне производят гнетущее впечатление. Одна пятая сельского населения Китая потребляла меньше калорий, чем предполагал обозначенный правительством КНР нижний предел жизнеобеспечения, который, в свою очередь, был ниже международных стандартов того времени. Средние показатели ежедневного потребления калорий в Китае по состоянию на 1976 г. были сопоставимы с уровнем бедных стран того же региона: выше, чем в Бангладеш, чуть больше, чем в Индии, но ниже, чем