предпринимательства, рыночных механизмов и стимулов к повышению доходности. Это самая чистая модель социализма, которая могла и должна была формироваться в ускоренном режиме путем проведения революции сверху, по аналогии с тем, как она была реализована СССР при Сталине в 1930-е гг. Вопреки тому, что Сталин лично рекомендовал Китаю подходить к построению социализма более поступательно и ближе к концу жизни начал апеллировать к представлениям об «объективных законах экономики», базирующимся и на социалистической, и на капиталистической системах, Мао продолжал держаться за эту ставшую анахронизмом мысль. В конечном счете Мао отказался от любого пересмотра роли политической мобилизации для ускорения темпов экономического роста. Он также отклонил доводы относительно того, следует ли отдавать должное в деле построения социализма современным наукам, технологиям, высококвалифицированным специалистам и профессиональным управленцам. Председатель еще более противился предположению, что во имя большей эффективности экономики общеизвестные недостатки советской модели можно компенсировать частичной опорой на адаптированные капиталистические экономические механизмы ценообразования, конкуренции и доходности. Однако Мао не позволял себе подобные соображения, опасаясь, что тем самым вместо социализма Китай вернется к капитализму. С точки зрения китайского лидера, люди, выражавшие подобные мысли, выступали на стороне капиталистического класса и желали свергнуть социализм как в Китае, так и во всем мире.

В то время как Мао не готов был поступиться данным узким набором идей, мировое социалистическое движение неуклонно преобразовывалось прямо на его глазах. СССР начал регулировать свою доктрину уже после Второй мировой войны, еще даже до смерти Сталина, и лишь ускорился в этом направлении после 1953 г. На момент публикации речи Хрущева в 1956 г. большая часть ключевых идеалов Мао продолжительное время подвергалась открытой критике. Новая доктрина не отвергала базовую идею марксизма о классовой борьбе как побуждающей силе изменений в человеческой истории, но предполагала, что, поскольку социалистическая экономика уже сформирована, а фундаменты классового разделения и классовой борьбы уничтожены, наступает время позаботиться об экономическом развитии и улучшении условий жизни населения. Следовало отказаться от «диктатуры пролетариата» и массовых репрессий. Классовой борьбы при социализме не существует. Без обиняков данное утверждение признавалось в корне ошибочной новацией Сталина, которая имела мало общего с марксистским учением. Тем более прискорбными оказались достигшие апогея в виде культа личности Сталина крайности, которые предстали абсурдистской фантазией, прикрывавшей трусливое и фанатичное преследование как реальных, так и воображаемых врагов. Все эти постулаты не были составной частью революционного марксизма-ленинизма, но отступлениями, искажениями и, исходя из слов Хрущева, преступлениями исторического масштаба против КПСС и народа СССР. Ни один «великий лидер» не может располагать правом решать в приказном порядке, какие политические инициативы являются революционными, а какие можно считать реакционными.

С самого начала Мао сопротивлялся таким выводам. Он отказывался согласиться с тем, что социалистическая трансформация Китая должна была быть медленной и постепенной, что экономическое развитие должно быть стабильным и сбалансированным, а эпоха масштабных кампаний и классовой борьбы подошла к концу. Он всеми силами пытался не допустить «чрезмерное» порицание Сталина. На краткий период времени в 1956–1957 гг. он рискнул изобразить из себя постсталинистского либерала, однако после неожиданных последствий кампании «Сто цветов» вновь качнулся в сторону классовой борьбы, проводя гонения на «правых уклонистов» и мобилизуя население на форсированный экономический рывок в период «большого скачка». После этой катастрофы Мао лишь удвоил свои усилия по отстаиванию сталинской доктрины о классовой борьбе. Он организовал антипартийный заговор и массовое движение, нацеленное на уничтожение бюрократизированной партии и замену ее новыми «революционными» структурами. На первый взгляд может показаться, что Мао действовал как новатор, оригинальный мыслитель и революционер, однако все его инициативы основывались на идеалах, которые воспринимались остальным миром, в том числе товарищами по КПК, в лучшем случае как консервативные, а в худшем – как мракобесие.

Часто приходится слышать о том, что Мао уделял особое внимание проблеме бюрократизации коммунистических режимов и их склонности поддерживать бессменные элиты, которые монополизируют привилегии и создают новые формы классового угнетения. Мао в самом деле был серьезно обеспокоен этой тенденцией. Это очевидно из того, что в ходе «культурной революции» не просто снимались с постов недостаточно лояльные его взглядам чиновники, а проводилась общенациональная мобилизация для уничтожения механизмов партийного государства во имя создания чего-то нового.

Однако и здесь проявляется узость мышления Мао. Он отказывался рассмотреть радикально иной, абсолютно очевидный диагноз: все проблемы, против которых он боролся, были неотрывной частью системы бюрократического социализма и, более конкретно, происходили из передачи всех средств производства в руки государственной бюрократической машины, в которой доминировали назначенцы единой партии, склонной к диктаторскому стилю правления. Мао столкнулся с необходимостью преодоления последствий монополии бюрократии над собственностью и властью и вел войну с привилегированной прослойкой, которая естественным образом строилась на системе, в которой карьерная мобильность зависела от политической лояльности. Мао не хотел переосмыслить советскую модель экономики, в частности отказ от рыночной конкуренции, механизмов материального поощрения и прибыльного хозяйствования. Но в особенности дорог ему был сталинский тезис о том, что во всем и всегда есть одно правильное решение – решение верховного лидера, а все разногласия по практическим вопросам являются проявлениями классовой борьбы.

На самом деле попытка Мао поставить СССР диагноз «возвращения к капитализму» по причине того, что советские лидеры будто бы чрезмерно опирались на специалистов и бюрократов, а равно на систему сдельной оплаты и финансовое поощрение трудящихся, сама по себе выглядит странной. В СССР не существовало ни одной из определяющих черт капитализма: ни частной собственности на средства производства, ни рыночной конкуренции между компаниями, ни ценовых механизмов, которыми можно было бы регулировать спрос и предложение.

В СССР по-прежнему господствовала все та же бюрократическая система, которую в 1950-х гг., внеся лишь частичные коррективы, адаптировал под свои цели Китай. Несмотря на свою репутацию оппонента бюрократизма, Мао ни в коей мере не противился существованию бюрократической иерархии. Он всего лишь отдавал предпочтение конкретной форме бюрократизма. Мао отказывался уступить полномочия лицам с профессиональными навыками и научными знаниями. Он хотел видеть перед собой абсолютно лояльных ему и его идеям партийных бюрократов, которые продвигались по карьерной лестнице в зависимости от степени их политической преданности. Предпочтительной для

Мао бюрократической машиной должны были управлять в лучшем случае преданные идеологи, а в худшем – догматичные фанатики. При этом, как только монополия и привилегии приводили партию к формированию стабильной и подавляющей все и вся иерархии, Мао приходило в голову только одно: разрушить машину до основания и начать создавать ее сначала, сменяя бывших функционеров на новых партийцев, которые, предположительно, должны были руководствоваться более чистыми помыслами. Однако такой подход лишь воспроизводил обстоятельства, которые,