наблюдения, они проговорили до вечера. Спали по очереди, дрожа от холода. Утром Лещинский, стуча зубами, разбудил Петухова.

— Пора!

— Рано. — Петухов зевнул, потянулся. — Еще понаблюдаем, действовать будем наверняка.

— Хорошо. Знаете, Костя, давайте на «ты».

— Чудо морское! Мне твое выканье давно остобрыдло.

Они уже собирались идти, когда на берегу разыгралась тяжелая сцена: откуда-то появился старик, продолбил короткой пешней лунку и, забросив удочку, уселся на прикрытый снеговой подушкой обломок льдины. Это было совсем некстати.

— Сей персонаж испортит нам всю обедню, — забеспокоился Лещинский. — Рыбаки народ увлекающийся. Просидит до темноты.

— Этого рыбки не интересуют, рыбачок липовый. За нашим берегом наблюдает, знакомые дела…

— Полагаете, камуфляж? Не похоже…

Петухов ошибся, рыбак был настоящий, в этом путников убедили японские пограничники. Проходя берегом, вдоль ледяной кромки, они заметили склонившуюся над прорубью фигуру и сбежали на лед, снимая на ходу винтовки. Расправа продолжалась недолго, двое солдат поволокли полумертвого китайца в деревню, остальные вернулись на тропинку, продолжая прерванный обход.

— Бандитье! — с ненавистью сказал Петухов. — Ногами… Прикладами…

— Жестокостью в Китае никого не удивишь, — заметил Лещинский. — Ею отличаются не только военнослужащие микадо, но и маньчжурские отряды Генри Пу-И. Император человек просвещенный, покровительствует животным, тратит баснословные суммы, покупая различных птиц, затем выпускает их на волю, прогуливаясь, он внимательно смотрит под ноги, чтобы нечаянно не раздавить муравья, и тут же может насмерть забить слугу за пустячную оплошность. Все это идет из глубокой древности. Полководец княжества Вэй, министр Цао Цао[254], прославился бесчеловечным обращением с приближенными на всю страну, имя его стало синонимом жестокости и коварства. Кажется, он жил во втором веке нашей эры…

— Доскажешь потом, Стас. Пока драконы тащат рыбачка к своему Цао Цао, мы проберемся на берег. Пошли!

Обдирая руки об острые грани битого льда, они ползли между торосами, река, издали узкая, оказалась гораздо шире. Ползти было тяжело, Петухов угодил в полынью, промок, одежда тотчас смерзлась и мешала ползти. Лещинский двигался медленно, неуклюже, переваливался с боку на бок. Петухову стало смешно.

— Веселей, Морж Моржович! Осталось немножко.

Путь преградила разлившаяся по льду вода, Лещинский замер в нерешительности, Петухов пополз вперед, поднимая брызги, Лещинскому ничего не оставалось, как последовать его примеру. Они преодолели треть пути, когда из-за торосов полыхнул залп, пули со звоном крошили лед, Лещинский уцелел, Петухову пуля пробила колено.

Вскрикнув, он повернулся, навстречу, стреляя на ходу, бежали японские солдаты. От волнения и острой боли Петухов промахнулся, но вторая пуля попала в цель, японец упал. Двумя выстрелами Петухов свалил второго солдата, остальных заставил залечь.

— Стас, где ты?

— Здесь, — перехваченным от волнения голосом отозвался Лещинский. — Карабин отказал, затвор заледенел, не открывается.

— Так его перетак! Уходи!

Из-за тороса упала тень, Петухов выстрелил, тень исчезла. — Уходи, Стас! Беги к нашим!

— Я тебя не оставлю.

— Беги, говорю! Ты безоружный, мне все равно не поможешь.

— Нет, не могу…

— Ступай, черт! Убьют. Беги, я их задержу.

— Нет! Тебя не брошу.

Из-за торосов вывалилась кучка солдат, завизжали пули. Петухов стрелял беспрерывно. Японцы не выдержали, залегли.

«Приземлились, — злобно подумал Петухов. — Вы у меня померзнете». Но японцы вскочили и бросились вперед. Пограничник нажал спусковой крючок — раз, другой, третий. Когда японцы укрылись за торосами, Петухов набросился на Лещинского.

— Ты еще здесь? Немедленно уходи. Приказываю!

— Ты не имеешь права мне приказывать.

— Уходи. Как друга прошу — уходи. Я продержусь до темноты, их помурыжу и приползу. А ты должен дойти, должен. Скажешь нашим…

— Конечно, я расскажу о вас. О Петре, Пимене…

— Не о нас, дурак! Про озеро расскажи. Павлинье озеро! Это — главное, Стас. Главное!

Снова вывернулись из-за торосов японцы, и снова Петухов уложил их на лед.

— Уйдешь ты, наконец, мать твою разэтак?! Беги! Беги, Стас, уже смеркается. Сейчас опять полезут. Беги!

Лещинский с тоской взглянул на яркое полуденное солнце и пополз к противоположному берегу; он не преодолел и полусотни метров по скользкому, отполированному ветрами льду, когда пуля попала Петухову в живот. Костя охнул от боли.

— Ста-ас! Стас! Про озеро! Скажи про озеро!

Кусая губы от нестерпимой боли, пограничник вогнал в патронник новую обойму, расстрелял ее, перезарядил карабин и оглянулся: Лещинский был уже далеко. Советский берег выглядел безлюдным, но Петухов знал: за боем напряженно следят десятки глаз. Почувствовав, что слабеет, Петухов выстрелил. И тут его пометила третья пуля — разорвала икру.

— Опять в ногу засадили! — выругался пограничник. — В ту же, пробитую, сволочи.

Он пополз, оставляя кровавый след, каждое движение причиняло мучительную боль. Болело простреленное колено, другие раны только кровоточили. Укрывшись за льдиной, Петухов положил на нее ствол карабина — стрелять с упора проще, руки не дрожат. Послышались крики, японцам подоспела помощь. Офицер поднял солдат и, размахивая сверкающим в солнечных лучах мечом, побежал вперед. Петухов хладнокровно, как на стрельбище, уложил двоих, японцы залегли.

Добрался ли Стас? Вряд ли, ползун никудышный, выдохся небось, лежит где-нибудь, отдышаться не может. Надо держаться, держаться… И Петухов стрелял. Ствол карабина раскалился, ствольная накладка дымилась, но пограничник продолжал стрелять. Стрелял до последнего патрона, а когда карабин стал не нужен, отцепил с пояса гранату.

Японцы некоторое время продолжали обстрел, потом, подгоняемые офицером, бросились в атаку. Опьяненные успехом, они обступили распростертого на исклеванном пулями льду человека, занесли над ним плоские штыки. Торжествующий офицер наставил пистолет.

— Сдавайся!

— А хрена не хочешь? — Петухов с силой рванул кольцо-предохранитель…

Лещинский полз, обдирая окровавленные ладони, перчатки давно разорвались, ныла ушибленная коленка, саднил расцарапанный лоб.

Оборванный, мокрый и грязный, он перепрыгнул узкую полоску желтой воды и, упав на землю, прижался небритой щекой к холодному острому галечнику.

— Прости меня, Родина! Прости!

На реке громыхнул взрыв.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Тем же морозным зимним днем на берегу другой русской реки завершилось событие иного масштаба — советские войска, стянув железную петлю, задушили окруженную армию фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом. Погребальный колокольный звон доплыл из фашистской Германии до Токио, прозвучал грозным предупреждением японским агрессорам, охладил их воинственный пыл, сковал далеко идущие замыслы, удержал от преступных авантюр: план внезапного нападения на СССР император Хирохито положил под сукно, лавры Гитлера его не прельщали. Отточенный самурайский меч, занесенный над нашей страной, не опустился, но миллионная Квантунская армия все так же стояла у советской границы, готовая к броску.

Тысячепушечным реквиемом по немецкому фашизму отгремел салют Победы. А вскоре заревела уральская сталь и на Дальнем Востоке — верный союзническому долгу Советский Союз вступил в войну с милитаристской Японией.

Недолгой была эта война. Вражеские укрепления, возводившиеся десятилетиями