из одобрения народа, они только крутятся, как белка в колесе. Поскольку, как только конституционные условия власти, то есть авторитет, собственность, иерархия, оказываются налицо, одобрение народа становится не чем иным, как согласием народа на угнетение: это самое отвратительное шарлатанство.

В системе права, независимо от его происхождения, монархического или демократического, власть является благородным органом общества; именно ее посредством оно живет и движется; все инициативы исходят от нее; весь порядок, все совершенство — ее произведение. Согласно определениям экономической науки, определениям, соответствующим реальному положению вещей, напротив, власть — это серия непродуктивности, которую организованное общество должно постоянно стремиться сокращать. Как же тогда, с принципом власти, столь дорогим для демократов, желание политической экономии, желание, которое является также желанием народа, может реализоваться? Как правительство, которое в этой гипотезе является всем, станет послушным слугой, подчиненным органом? Каким образом князь мог бы получить власть для того, чтобы ее ослабить, и работал бы, в видах порядка, на собственное устранение? Как он может не заниматься укреплением себя, увеличением своего персонала, постоянным получением новых субсидий и, наконец, освобождением себя от зависимости от народа, роковым пределом любой власти, вышедшей из народа?

Говорят, что народ, назначая своих законодателей и передавая через них свою волю власти, всегда сможет остановить ее вторжения; таким образом, народ будет исполнять одновременно как роль князя, так и роль суверена. Вот в двух словах утопия демократов, вечная мистификация, которой они обманывают пролетариат.

Но будет ли народ создавать законы против власти; против принципа авторитета и иерархии, который является принципом самого общества; против свободы и собственности? В гипотезе, в которой мы находимся, это более чем невозможно, это противоречиво. Значит, собственность, монополия, конкуренция, промышленные привилегии, неравенство состояний, преобладание капитала, иерархическая и подавляющая централизация, административное угнетение, правовой произвол, будут сохранены; и поскольку невозможно, чтобы правительство не действовало в соответствии с его принципом, капитал останется таким же, как ранее, богом общества, а народ, всегда эксплуатируемый, всегда деградирующий, в ходе испытания его (правительства) суверенитета продемонстрирует лишь собственное бессилие.

Напрасно приверженцы власти, все эти доктринальные династико-республиканцы[236], которые отличаются друг от друга только тактикой, льстят себе утверждением в привнесении повсюду реформ. Что реформировать?

Реформировать конституцию? — Это невозможно. Когда нация массово вступала в Конституционную ассамблею, она выходила оттуда только после голосования за другую форму своего рабства или за ее роспуск.

Переделать кодекс, произведение императора, суть римского права и обычая? — Это невозможно. Что вы поставите на место своей рутины собственности, за пределами которой вы ничего не видите и не слышите? на место ваших монопольных законов, из круга которых бессильно выбраться ваше воображение? Вот уже более полувека, как королевская власть и демократия, эти две сивиллы[237], завещанные нам древним миром, заставили посредством конституционной сделки достичь соглашения между своими оракулами; с тех пор, как мудрость князя объединилась с голосом народа, какое откровение произошло? какой принцип порядка был открыт? какой выход из лабиринта привилегий отмечен? До того, как князь и народ подписали этот странный компромисс, чем их идеи не походили друг на друга? и с тех пор, как каждый из них пытается нарушить договор, чем они отличаются друг от друга?

Работа уголовных судов является лишь особым механизмом, который служит для освещения морального разрушения человечества при режиме монополии; но эта официальная демонстрация далека от того, чтобы охватить зло во всех его проявлениях

Снизить государственные расходы, распределить налоги на более справедливой основе? — Это невозможно: в налогах, как и в армии, человек из народа всегда будет обеспечивать больше, чем его контингент[238].

Регулировать монополию, обуздать конкуренцию? — Это невозможно; вы убили бы производство.

Открывать новые рынки сбыта? — Это невозможно[239].

Организовать кредит? — Это невозможно[240].

Атаковать наследование? — Это невозможно[241].

Создать национальные цеха, обеспечить, при отсутствии работы, минимум для рабочих; назначить им долю в прибыли? — Это невозможно. В характере правительства заниматься трудом лишь для того, чтобы связать рабочих, так же, как оно занимается произведенными продуктами (изделиями) только для того, чтобы повысить свою десятину.

Исправить, с помощью системы компенсации, пагубные последствия машин? — Это невозможно.

Бороться с помощью регулирования с отупляющим влиянием разделения труда? — Это невозможно.

Заставить народ пользоваться преимуществами образования? — Это невозможно.

Установить тариф на товары и заработную плату и зафиксировать с помощью авторитета государства стоимость вещей? — Это невозможно, это невозможно.

Из всех реформ, которых добивается терпящее бедствие общество, ни одна не входит в компетенцию власти; ни одна не может быть реализована ею, потому что сущность силы претит ей, и потому что человеку не дано объединить то, что Бог разделил.

По крайней мере, скажут сторонники правительственной инициативы, вы поймете, что для осуществления революции, обещанной развитием антиномий, власть будет вспомогательной мощностью. Зачем тогда выступать против реформы, которая, передав власть в руки народа, так хорошо поддержала бы ваши взгляды? Социальная реформа является целью; политическая реформа — инструмент: почему, если вы хотите достичь цели, вы отталкиваете средства?

Таково сегодня рассуждение всей демократической прессы, которую я от всей души благодарю за то, что, наконец, посредством профессии квазисоциалистической веры она сама провозгласила небытие своих теорий. Поэтому во имя науки демократия требует политических реформ в качестве предварительного шага к социальной реформе. Но наука протестует против этой уловки, оскорбительной для нее; наука отказывается от любого альянса с политикой, и несмотря на то, что ожидает от нее минимальной помощи, именно посредством политики она должна начать работу своих исключений.

Как мало общего у человеческого разума с истиной! Когда я смотрю на демократию, то вижу, что социалист прошлого постоянно требовал капитал для того, чтобы бороться с влиянием капитала; богатство, чтобы предотвратить нищету; ограничение свободы, чтобы организовать свободу; реформу правительства, чтобы реформировать общество: когда я вижу, говорю я, как она берется руководить обществом, при условии, что социальные вопросы устранены или решены: мне кажется, я слышу гадалку, которая, прежде чем отвечать на запросы ее клиентов, начинает интересоваться их возрастом, их состоянием, их семьей, всеми происшествиями их жизни. Эй! несчастная ведьма, если ты знаешь будущее, ты знаешь, кто я, и чего я хочу; почему ты меня спрашиваешь?

Поэтому я отвечу демократам: Если вы знаете, как нужно использовать власть, и если вы знаете, как должна быть организована власть, вы владеете экономической наукой. Значит, если вы владеете экономической наукой, если у вас есть ключ к ее противоречиям, если у вас есть средство организации труда, если вы изучили законы обмена,