Но Исаксен не сдавался. Он стал менять формулировки. Упрощать описания, делать их более понятными. Заговорил даже об опасной жизни моряков, убеждая, что предлагает изменить ее так, чтобы в ней появилось место и для семьи, и избавить близких от вечного страха за судьбу мужчин.

— Подумайте, сколько может сделать большая, грамотно управляемая судоходная компания для улучшения условий жизни моряков. Отпуска, безопасность на борту, победа над нуждой, которая в настоящий момент заставляет мелких шкиперов подвергать корабли ненужному риску, отправляясь в опасные воды.

Он ловил ее взгляд, она только сейчас заметила, какими густыми ресницами обрамлены его карие глаза. Голос Исаксена становился все более проникновенным. Он хотел добиться от нее хоть какой-то реакции. Кларе захотелось сдаться, но тут же нахлынул хорошо знакомый ужас. Снова перед ее внутренним взором возникла штормовая ночь: темные воды — вздымающиеся, готовые поглотить крышу, на которой она сидела; Карла, исчезающая в толще воды, конек крыши, врезающийся между ногами, прямо как та деревянная лошадь для наказания строптивых крестьян, про которую пишут в книгах. На лбу выступил холодный пот.

Она побледнела, поднялась и, сославшись на внезапный приступ головной боли, попросила его уйти.

Исаксен покинул ее дом с наморщенным лбом. Он чувствовал: странная игра, свидетелем которой ему пришлось стать, несла в себе элемент чего-то подлинного, но смысл всей этой комедии от него ускользал. И он не понял, что в образе женщины, так похожей на робкую служанку, только что встретил главного своего противника.

В перерывах между визитами Исаксен обрабатывал трех вдов. Он старался говорить на понятном им языке. Рассуждал о домашнем хозяйстве, покупках, расходах, счетах, слугах. Зная, что все они искусные хозяйки, сравнивал морское дело с домашним хозяйством, пытаясь донести до них, что в некотором смысле между делами судоходной компании и их привычными домашними трудами нет существенных различий.

Он добился желаемого. Вдовы успокоились. Им больше не казалось, что над головами свистят пули. Исаксен сделал то, о чем его просили. Он увел их с поля боя. Снял с них ответственность.

* * *

Исаксен собрал владельцев и работников судовой компании, шкиперов и штурманов, на тот момент находившихся в городе, а также их супруг. Он был достаточно умен, чтобы понимать: жены — фактор власти, и не только в домашних делах, но и в морских. Исаксен арендовал морской салон в гостинице «Эрё», на стенах которого висели синие тарелки королевского фарфора, флаг и картины с изображениями марстальских кораблей. Заказал три перемены блюд. Дал повару гостиницы рецепт буйабеса — блюда, по его сведениям, хорошо известного большинству шкиперов по плаваниям в Средиземном море. В качестве главного блюда выбрал традиционное говяжье жаркое с хрустящей корочкой. Между супом и главным блюдом он произнес речь.

Речь о будущем.

Он рассказал о жизни в Касабланке, портовом городе, откуда Исаксена позвали в Марсталь, поскольку многие марстальские шкиперы его знали и, по всей видимости, придерживались не самого худшего о нем мнения, за что он, пользуясь случаем, хотел их поблагодарить. Но в Касабланке вид покидающего порт марстальского корабля всегда вызывал у него тоску — возникало такое чувство, что это последняя встреча. Не в том смысле, что корабль, возвращаясь домой, потерпит крушение, хотя подобный трагический исход всегда может иметь место. Нет, он думал совсем о другом, намного более удивительном развитии событий: ему казалось, что корабль просто-напросто растает в воздухе и больше не покажется. Как бы странно это ни звучало для достопочтенных слушателей, такой исход представляется более вероятным, нежели крушение, да-да, для марстальских кораблей, — столь же вероятным, как и то, что вечером солнце опустится за горизонт, а утром снова встанет, «какими бы чудными вам ни показались мои слова».

Исаксен был уверен, что полностью завладел вниманием своих пораженных слушателей. Ни один из нас не понимал, куда же он клонит, делая такие странные заявления.

— Однако послушайте, — продолжил он. — И я объясню, в чем суть моих необычных предсказаний. И больше того, сумею дать вам средство, которое поможет не допустить их исполнения. Причина моего уныния при виде того, как марстальская шхуна снимается с якоря в Касабланке…

Тут он опустил глаза, так что длинные ресницы легли на загорелые щеки и стали видны даже на другом конце длинного стола, увеличив амплитуду колебания груди у некоторых шкиперских жен, — казалось, им трудно дышать.

— Причина моего уныния, — повторил он свои эффектные слова, — в том… — и он внезапно перешел на крайне прозаический тон, — в том, что я знаю: французские власти в Касабланке вынашивают планы по сооружению гавани. И вы все понимаете, что это означает.

Тут он снова сделал паузу, но вместо того, чтобы опустить глаза, проникновенно оглядел каждого, словно напоминая о том знании, которым мы обладали, но, возможно, именно в этот миг позабыли о нем — случайно или преднамеренно. Были среди шкиперских жен такие, что посмотрели на него в ответ блестящими глазами, уверенные, что этот взгляд предназначается именно им, но большинство шкиперов, напротив, опустили глаза, словно слишком хорошо понимали, что им самим давным-давно следовало произнести эти слова или, по крайней мере, подумать о том, что сейчас будет сказано.

Исаксен возобновил свою речь, и слова его теперь обрушивались как удары кнута.

— Это означает, что марстальские шхуны никогда больше не получат фрахтов в Касабланке. Единственной причиной тому, что пароходы до сих пор не подходили к одному из важнейших портовых городов североафриканского побережья, было отсутствие соответствующего портового сооружения. А теперь придут пароходы с большей грузоподъемностью, более высокой скоростью. Их прибытие можно предсказать до минуты. Компас показывает курс, пароход его держит: никаких отклонений и опозданий. И я говорю не только о Касабланке, — добавил Исаксен.

Сила его голоса нарастала, в нем слышались звуки труб Страшного суда.

— То же касается фрахтов во французских каналах, где до сих пор отливы позволяли пройти лишь парусным кораблям. А теперь на смену пришли железные дороги. Я думаю и о Рио-Гранде в Бразилии, и о заливе Маракайбо в Венесуэле. Где мелководье у песчаных берегов позволяло пройти только вашим кораблям. А теперь все препятствия для пароходов исчезнут.

Каждое произнесенное название заставляло вздрагивать шкиперов и штурманов, словно он угрожал им кулаком, а они не знали, как защититься.

— Море было вашей Америкой. Но теперь Америка закрывает для вас свои границы. В ваших услугах будут нуждаться все меньше и меньше. Фрахты растворятся в воздухе. А значит, растворятся в воздухе и ваши корабли. С тем же успехом можно их продать. Но подумайте хорошенько. Кто их купит? Они пойдут на дрова, на погребальный костер эпохе, вашей эпохе, что превратится в дым, который в итоге растает в воздухе. Но не все еще потеряно. — Голос Исаксена обрел утешительные интонации, как у священника, который, живописав адские мучения, указывает на райскую альтернативу для тех, кто обратится в истинную веру. — Есть места, где никому больше не пройти, гавани, которые невозможно углубить или же это не окупится, или где течения, скалы и частые штормы сговорились навеки воспретить проход пароходам. Ньюфаундленд, — утешительные интонации тут же исчезли из его голоса, — самое негостеприимное побережье в мире, опаснейшие прибрежные воды. Там по-прежнему рады марстальской шхуне с грузом вонючей вяленой трески. Те места, те грузы, с которыми больше никто не желает иметь дела, они — ваши. Придется вам довольствоваться остатками с барского стола мирового рынка. Стать париями семи морей, похожими на мусорщиков. Аутсайдерами.