Они все втроем уже перешли из второй роты в третью, когда прибежал посыльный с донесением, что взят пленный.

Пленный по-прежнему сидел на земле рядом с Кольцовым. Ему было страшно, потому что был страшен весь этот день, до самой ночи: Баин-Цаган утюжили русские танки. Кроме того, он боялся Кольцова. Ему казалось, что именно этому взявшему его в плен и теперь молча глядевшему на него русскому солдату поручат его расстрелять.

Его страх усиливался оттого, что во время майских боев он попросил разрешения у командира батальона и сам расстрелял из маузера двух пленных – одного русского и одного монгола. Русские, конечно, не могли этого знать, но он знал это. Знал и боялся.

Но сидевший напротив него Кольцов не только не собирался расстреливать взятого в плен японского подпоручика, а вообще не думал о нем. Кольцов был человек действия и думал сейчас о том, что, пока не поздно, надо попроситься у командира роты в новую разведку, потому что японцы вполне свободно могут выйти на поиски своего подпоручика, и тут-то их и будет удобней всего взять.

Когда Саенко и остальные подошли к пленному, Кольцов вскочил, а японец остался сидеть на земле. Кольцов бросил руки по швам, впервые за все время забыв, что он без ремня. Красюк вытянул голову, посмотрел: не ошибся ли он в темноте? Нет, не ошибся, на Кольцове действительно нет ремня. Красюк ничего не сказал, он не допускал мысли, что боец его батальона может оказаться без ремня, не имея на то какой-то еще неизвестной, но уважительной причины.

– Встать! – сказал по-японски Артемьев.

Японец, сидевший подогнув под себя ноги, мягко качнулся и без помощи рук вскочил и стал в положение «смирно». Артемьев дотронулся до плеча японца и, даже не разглядывая, на ощупь, понял, что это подпоручик: на полупогончике была одна металлическая звездочка и шершавая полоска.

– Фамилия? Какого полка? – спросил он, опуская руку.

Подпоручик молчал.

– Фамилия? Какого полка? Какой дивизии? – повторил Артемьев.

Японец молчал. Наверно, считал, что его все равно убьют, будет он отвечать или нет.

– Допросить все-таки следует, – сказал Артемьев, обращаясь к Саенко, – но мне надо возвращаться с донесением к командующему. Не взять ли его с собой?

Говоря так, он знал, что предлагает верное решение, а вопросительную форму избрал из чувства такта по отношению к людям, взявшим своею первого пленного.

– Берите, – сказал Саенко. – Сколько вам конвоиров?

– Достаточно одного, – сказал Артемьев. – Да больше в мой броневичок и не влезет.

– Кольцов, собирайтесь! – приказал Красюк.

Кольцов застегнул на крючки шинель, но замялся, прежде чем вскинуть винтовку на плечо.

– Что, у вас в роте веревочного конца, что ли, не найдется? – наконец поняв причину замешательства Кольцова, сказал Красюк. – Берите свой ремень!

Веревочный конец нашли, Кольцов забрал свой ремень, а один из бойцов заново старательно связал руки японцу.

Тем временем Артемьев прошел шагов тридцать вправо, к реке. Хотя ему было уже ясно, что практически, с точки зрения ведения огня, окопы подходят к Халхин-Голу вплотную, он решил буквально выполнить то, о чем сказал командующий. Когда он начал спускаться к воде, луна скрылась за тучами и сразу наступила полная темнота. Он сделал еще шаг, ступил во что-то скользкое и очутился по пояс в воде.

– Что там такое? – крикнул Саенко, услышав всплеск.

– Ничего, искупался.

Чувствуя, как хлюпает набравшаяся в сапоги вода, Артемьев вылез на берег и подошел к Саенко.

– Глубоко, однако, сразу же у берега, – неуверенно начал он и, поняв, что попал в смешное положение, сам же первый расхохотался над собой.

– Спросили бы нас, мы вам и без этого сказали бы, что глубоко, – усмехнулся Красюк.

Простившись с Саенко и Красюком, Артемьев, спотыкаясь в темноте о кочки, пошел вместе с пленным и Кольцовым в ту сторону, где, по его расчетам, остался броневичок.

Кажется, пора было взять немного левее. Пленный оступился позади и ткнулся лбом в спину. Артемьев вздрогнул, абсолютная темнота действовала ему на нервы.

– А как вы его взяли, товарищ Кольцов? – громким голосом спросил он.

Кольцов неохотно в третий раз рассказал, как он забрал пленного. Он жалел, что теперь уже не удастся пойти в новую разведку. Когда капитан Красюк приказал ему идти конвоиром, он не осмелился возражать своему командиру батальона. Но капитан, с которым он шел теперь, хотя и был тоже капитан, но все-таки не из их полка. С ним Кольцов решил пойти на откровенность и с жаром объяснил свои план несостоявшейся новой разведки: как японцы наверняка пришли бы искать этого подпоручика и как все вообще толково бы получилось.

– Да, – сказал Артемьев, слушая и озабоченно стараясь не сбиться с направления, – задумано неплохо. Если бы знал, взял бы вместо вас другого конвоира.

– Хочу в разведке служить, – сказал Кольцов. – Как вы думаете, товарищ капитан, если рапорт подать, чтобы в полковую разведку взяли? Или не положено?

– Почему не положено? – рассеянно сказал Артемьев, нащупывая дорогу. Где-то здесь должен был начинаться мелкий овражек. – Не в кашевары ведь проситесь.

Он остановился. Овражка по-прежнему не было. Кажется, он все-таки сбился с пути. В душе ругая себя, он вытащил из кармана фонарик и несколько раз безнадежно нажал кнопку. Батарейка намокла, когда он попал в воду.

Не успев сунуть фонарь обратно в карман, он споткнулся, уронил фонарь, упал на вытянутые руки и, поднимаясь, увидел совсем близко вспышку выстрела и услышал, как свистнула пуля. Падая на землю и вытаскивая из кобуры пистолет, он увидел новую вспышку. Вторая пуля взвизгнула над его головой, и он раз за разом выстрелил сначала туда, где видел вспышки, потом ниже – на случай, если стрелявший тоже бросился на землю, – и еще по два раза правей и левей.

Отползая на несколько шагов в сторону, он услышал сзади топот бегущих людей и яростные крики Кольцова: «Стой! Стой, говорят!»

Воспользовавшись неожиданной перестрелкой, пленный побежал, и Кольцов гнался за ним. «Догонит», – почему-то с уверенностью подумал Артемьев.

Кольцов еще раз крикнул: «Стой!» – потом уже издалека донесся выстрел, и все стихло. Было тихо и здесь, так тихо, что казалось, не было и не могло быть ничего – ни выстрелов, ни вспышек, ни человека, который, живой или мертвый, лежит сейчас в двадцати шагах отсюда.

«И, может быть, не один, – подумал Артемьев. – Хотя, наверно, все-таки один. Но как бы там ни было, нельзя до бесконечности лежать тут и ждать».

Достав из кобуры запасную обойму, он вытащил старую и вставил новую,