спросил командующий, обращая внимание на неподвижность позы японца.

– Я связал, – с уверенностью в своей правоте ответил лейтенант.

– А ну, развяжите! – строго сказал командующий.

– Товарищ командующий, разрешите доложить… – упрямо начал лейтенант, но командующий прервал его:

– Сначала развяжите, а потом доложите.

Лейтенант недовольно вздохнул, вынул из кармана складной перочинный ножик, раскрыл его, для чего-то вытер о полу гимнастерки и, нагнувшись, разрезал веревку, связывавшую руки японца. В момент, когда он сначала натянул веревку, а потом перерезал, плечи японца дрогнули, опустились и снова приподнялись, однако он не вынул рук из-за спины, только заметно было, как он шевелит сзади затекшими пальцами.

– Теперь докладывайте: зачем руки связали? Боитесь, что ли, его? – спросил командующий.

– Никак нет, – угрюмо ответил лейтенант, – не боимся, а он у бойца винтовку вырвал, хотел на штык напороться, свое харакири сделать.

Командующий долго, внимательно смотрел на японца, потом, повернувшись к Артемьеву, сказал:

– Нервишки не в порядке. Не ждал, что первый же большой бой так повернется, а теперь жить не хочет. Спросите его, помнит он Цусиму?

Артемьев перевел вопрос. Японец гордо вздернул голову и сказал, что помнит.

– Скажите ему – пусть забудет, – сказал командующий и повернулся к лейтенанту. – Как остальные пленные?

– Уже погружены в машины.

– Ну и везите их всех в разведотдел, – сказал командующий.

Японец почувствовал, что разговор окончен, и его бледное лицо стало еще бледнее.

– Переведите, что я могу дать ответы, которые касаются моей собственной личности, – быстро сказал он.

Артемьев перевел.

– Переведите ему, что его личность меня не интересует, – равнодушно сказал командующий и отвернулся.

Японец, выслушав перевод последней фразы, хотел что-то сказать, но лейтенант дотронулся до его плеча, и он, четко, на одном каблуке, повернувшись, вышел из палатки впереди лейтенанта.

– Где изучали язык? – спросил командующий, когда японец и лейтенант вышли.

– В академии.

– Перевести из оперативного в разведотдел?

Артемьев молчал.

– Что молчишь? – с грубоватым добродушием, на «ты», спросил командующий. – Пользуйся, пока еще твое мнение спрашивают.

– Если не будет других приказаний, хотел бы остаться в оперативном отделе.

– Что ж, может, и верно, – помолчав, сказал командующий. – Оперативный отдел для начала шире. А у нас начало. – И, снова помолчав, повторил: – Самое еще только начало.

Он поднялся и вышел из палатки. Артемьев вышел вслед за ним. Хотя командующий презрительно сказал: «Нервишки не в порядке», – но, честно говоря, японский полковник произвел на Артемьева впечатление сильного человека, и, несмотря на наш вчерашний успех, ему казалось, что за этим сильным человеком стоит сильная армия.

Об этом же думал и командующий, глядя на светло-серое небо, сливавшееся на горизонте с гребнем Баин-Цагана. Лучше разбираясь в людях, чем Артемьев, он видел, что японский полковник, несмотря на всю свою выдержку, угнетен и растерян. Однако, чтобы не удалиться в оценках от истины, следовало сделать поправки на плен, и на ранение, и на только что пережитый неудачный бой.

Командующий думал о том, что таких вот, воспитанных на высокомерных воспоминаниях о Цусиме, Мукдене и Порт-Артуре, полковников – несколько сот в дивизиях, штабах и тылах стоящей в Маньчжурии Квантунской армии. Минуту назад он допрашивал одного из них, попавшего в плен. Но другие продолжали командовать полками и дивизиями, и заставить их пересмотреть свои взгляды на наше оружие можно только силою этою оружия.

Из быстро подъехавшей «эмки» выскочил Сарычев, он был выбрит, и от него пахло одеколоном.

– Все объехали? – спросил командующий.

– Так точно! – празднично ответил Сарычев. – Пехота завтракает, танки пополняют боекомплект. Полная боевая готовность на четыре часа обеспечена.

– Соедини меня с начальником штаба, – не оборачиваясь, через плечо сказал командующий адъютанту.

Адъютант вошел в палатку; было слышно, как он крутит ручку полевого телефона. Командующий посмотрел на часы. До четырех оставалось сорок две минуты.

– Соединил, товарищ командующий, – послышался голос адъютанта.

Командующий не спеша повернулся, вошел в палатку, и оттуда тотчас же послышался его негромкий отрывистый бас:

– Как, Федор Гаврилович, авиацию всю поднял?… Через двенадцать минут? Смотри, на месте проверю! Через двенадцать минут жду ее у себя над головой. У меня все.

Он крутанул ручку телефона и вышел из палатки.

– Сейчас посмотрим, как авиация пройдет над головой, и объедем батальоны.

– Первый батальон тут, рядом, – сказал Сарычев и указал пальцем на лощину, от которой медленно отрывалась полоса утреннего тумана.

– Обнаружился командир батальона? – спросил командующий.

– Обнаружился. Только ночью вышел из боя. Но полчаса назад без разрешения отлучился из батальона, – с досадой сказал Сарычев.

Командующий строго поднял брови, но Сарычев не успел объяснить: совсем близко раздался шум мотора, из полосы тумана прямо на палатку выехал танк и остановился, лязгнув гусеницами.

На лобовой броне танка, между гусеницами, лежал танкист с белым, мертвым лицом, в шлеме, застегнутом под подбородком на ремешок, и в обгорелом комбинезоне. У пояса тело, чтобы не свалилось на ходу, было перехвачено буксирным тросом.

Из башни танка вылез Климович, спрыгнул на землю и, остановившись у передних траков своего танка, приложил руку к шлему, надетому поверх закопченной повязки.

– Разрешите, товарищ командующий, – сказал Сарычев.

– Пожалуйста.

Командующий внимательно смотрел на Климовича, на его танк и на лежавшего на броне мертвого танкиста.

– Где пропадал? – спросил Сарычев, сделав шаг к Климовичу.

– Вывозил с поля боя тело капитана Синицына, – сказал Климович с угрюмостью человека, готового выслушать любой разнос, но убежденного, что все равно он не мог поступить иначе.

Уже готовый распечь Климовича за то, что он, только ночью выйдя из боя, зная о готовящейся атаке и не отдохнув перед ней, на целых полчаса бросил батальон, Сарычев не удержался и взглянул на тело Синицына, а не удержавшись и взглянув, уже забыл о своем намерении делать выговор Климовичу. Подойдя вплотную к танку, Сарычев стал смотреть на мертвого Синицына. Одежда у Синицына обгорела, но лицо было не тронуто, – должно быть, он успел выскочить из танка. На шее была видна запекшаяся, черная пулевая смертельная рана.

«Вот и еще один», – подумал Сарычев, глядя в открытые мертвые глаза Синицына, того Синицына, о котором еще пять минут назад можно было думать, что он ранен и отлеживается где-нибудь на поле боя и его еще спасут, захватив все пространство Баин-Цагана. Теперь Синицын был тоже мертв, как командир четвертого батальона Дудников, как начальник штаба третьего батальона Чикарьков, командир седьмой роты Гогладзе и девятой роты Фролов.

– Куда его? – целиком отдавшись своим мыслям, услышал Сарычев за спиной голос Климовича.

– Потом решим, – неопределенно ответил он. – За штабом твоего батальона палатка медпункта. Там, около нее, положи. Там пока еще и другие… товарищи лежат. – Сарычев запнулся перед