Армениер шел с обнаженной головой, с шапкой в руке. Улицы эти были ему незнакомы. В этой части города он ни разу не бывал. Он услышал звуки других колокольчиков и увидел вторые сани. Проехали и третьи… Однако никто не взглянул на него, и ему больше не являлось то фантастическое видение.

Армениер как бы очнулся, надел шапку и стал с любопытством разглядывать сани. За всю свою жизнь он впервые видел сани, и в его памяти первые сани запечатлелись как чудесное видение. Он дошел до воинского лазарета. Там виднелась немецкая кирка, по ту сторону которой улицы были ему уже знакомы. Ворота лазарета были открыты. Во дворе прогуливались солдаты без шапок, а некоторые из них — на костылях. Голова одного была забинтована желтой тряпкой.

Русская женщина у ворот торговала жареными семечками. Несколько солдат окружили ее, и видно было, что они сомневаются — купить или нет? А может, они и подшучивали над ней, рассеивая свою невольную скуку.

Армениер завидел их с противоположной панели, пошарил в карманах и, перейдя улицу, подошел к солдатам. При виде его солдаты замолчали и расступились, а женщина стала хвалить свой товар. Армениер посмотрел на солдат и пожалел их.

У них были желтоватые худощавые лица. Все с большими бородами, один — седовласый, остальные — молодые.

— Откуда вы, земляки? — спросил Армениер.

— Издалека, ваше благородие, — ответил седоволосый солдат, недовольный, что прервали их разговор, и с холодностью, означающей: «Проваливай подобру-поздорову, мы не твои земляки, и тебе нет дела откуда мы».

— Хотите семечек?

— Отчего же нет, можно… Можно, ваше благородие, — и первым подошел тот же седоволосый. На лицах остальных промелькнула полунаивная, полузаискивающая улыбка.

— Много солдат в лазарете?

— Бог его ведает… Мы не знаем…

— А среди ваших солдат армянина нет?

— Армянина? — Они переглянулись. — А может, и есть, ваше благородие. Тут всякие есть: кто с Дона, кто из Калуги, даже есть из Оренбурга, может есть и армянин… Бог его ведает.

Глаза Армениера заблестели.

— Я вам еще семечек куплю… Посмотрите… ежели есть армянин, вызовите его.

— Можно и без семечек, — вставил седоволосый солдат.

— Ты за себя отвечай, старикан, какое тебе дело до других? — рассердилась торговка. — А может, его благородию угодно сегодня сделать доброе дело.

— А совесть-то есть у тебя? Тебе все деньгу вышибать, стерва!.. — И, обратившись к Армениеру, сказал: — Можно. Но каков будет этот армянин? У нас всякие есть — кто с Дону, кто…

— Смуглый, с черными глазами, с большим носом, будет такой?

Седоволосый солдат призадумался, глядя на товарищей. Призадумались и они, лузгая жареные семечки. Один из солдат сказал:

— А тот, что в последнем флигеле, — не армянин ли будет он?

— Это который? — спросил седоволосый солдат.

— Тот, что хлеба стащил… которого высекли.

— Чудак ты человек, неужто он смуглый, черноглазый и с большим носом? Соломой набита у тебя голова! Не понял, что ли, ты, чего изволил сказать его благородие, — чтоб голова была черная, глаза были черные, все было черное, да чтоб и нос был черный?..

— Ах, да-а! — протяжно воскликнул тот солдат, и было трудно определить, что бы могло значить это восклицание.

— Дядя Митрич, — вмешался молодой солдат, — а ежели волосы черные и нос большой, но глаза не черные, а?.. — И, затрудняясь объяснить, какого цвета глаза, он схватил головной платок торговки и, обрадованный, проговорил: — Вот такого цвета, в точности такого цвета глаза… Не может быть?

Женщина возмутилась и ударила солдата по руке.

— Убери лапу!.. Я замужняя женщина, а не фрау какая-нибудь!

Все уставились на Армениера. Вперил в него взор и седоволосый солдат, как бы желая сказать, что на этот вопрос может ответить лишь «его благородие».

— Но он христианин? Армяне — христиане.

— Ей-богу, не скажу. Знаю лишь, что по-русски не говорит, вечно ходит в одиночестве и в госпитале у него нет земляка. И имя-то его какое-то особенное… Янза или Ямза, что-то вроде этого. Я могу пойти вызвать его. Он всегда гуляет вдоль стены… А волосы черные, как помнишь, дядя Митрий, лошадь нашего полковника?

Молодой солдат направился в глубь двора и вернулся вскоре с мужчиной средних лет, укутанным в драную шинель. Видно было, что ему холодно. Шел он осторожными шагами. Мускулы его были напряжены. Казалось, он был глухонемой и слушал широко раскрытыми глазами. Лицо его выражало недовольство; шел он и как бы сомневался — не обманывают ли его?

— Вот он! — И молодой солдат отступил на шаг. Молча расступились и остальные.

Они переглянулись. В голубых глазах этого человека Армениер заметил какой-то родной блеск.

Солнце было то же самое солнце, южное, теплое солнце, но оно сверкало сквозь ярко-голубой туман.

Солдат был не армянин.

— Татарин?

Он помотал головой.

— Лезгин?

Глаза солдата заблестели.

— Черкес, — проговорил он.

Армениер обнял его.

— Кардаш эрмени?

— Эрмени кардаш.

— Слава тебе, господи, — меланхолично промолвил седоволосый солдат, — как это сразу и даешь человеку счастье и отнимаешь счастье! Посмотри-ка, до чего прояснилось лицо! А ходил он один, как лесная сова. Погляди, как развязался у него язык! У них тоже свой язык, свое племя и бог у них свой, землю пашут, ребятишек имеют.

Настроение солдат омрачилось. Может быть, они вспомнили свои избушки, детишек и жен, которые бог весть как живут, а может, их нет уж и в живых. Кто-то из солдат мрачно посмотрел во двор больницы. Он сердито махнул рукой и вошел во двор. Остальные, хотя и мрачно настроенные, слушали их разговор.

Его звали Гамзой. Он знал несколько тюркских и несколько русских слов и говорил лишь на своем родном языке, которого не знал Армениер. И этим смешанным языком Гамза рассказал, что участвовал в войне, но потом «сердце не захотело» (он показал на сердце), был ранен и вот уже третий месяц как в госпитале. Еще много других вещей рассказывал Гамза на родном языке, и Армениер кое-как понял, что Гамза тоскует по родине, но больше туда не вернется, потому что «Турухан» его враг.

Раздался звонок, и пришли закрывать ворота. Армениер еще раз увидел черкеса во дворе, он помахал ему рукой, и ворота закрыли.

С этого дня Армениер и черкес подружились. Каждое воскресенье Армениер навещал в больнице своего приятеля и приносил ему сладости и фрукты, купленные на свои скудные средства. Постепенно он все больше и больше понимал его. Так, например, в первые дни он думал, что Турухан — враг Гамзы, там, на его родине. Но потом выяснилось, что Турухан — это майор Терехин, начальник гарнизона.