застой, восторжествовавший в замкнувшейся системе, не беспощадную ревность к ближним и не слабость перед лицом новых внешних сил. Они понимают несовершенство человеческой природы и превратность судьбы. Рим велик для них ещё и тем, что вместе с Библией вводит слабого человека и прозаическое общество в вечность временных лет, во вселенское пространство спора враждующих начал.

России как новому воплощению Рима принадлежит весь Рим, от Энея до Константина XI, и распоряжаться им она вольна к лучшему расположению духа – ведь никому не придёт в голову сомневаться, прилично ли немцам и другим европейцам вдохновляться далёкой историей, если в ней была и трусость перед норманнами, и бессилие перед англичанами, и высокомерие королей, и подлость революции.

Вопрос в акцентуации. Думается, после всего пережитого, и в преддверии выхода нашей цивилизации из того уютного домашнего домика, где мы жили тысячелетия, России следует обратиться к образу борящегося со стихией христианского Рима и представить, каков он был бы, если бы выдерживал все удары.

Так, после классицизма, ампира, николаевского классицизма, переходящего в тоновский неовизантизм, византийского элемента в русском стиле, модерна, нового ампира и русской готики начала и конца 30-х с последующим за ней новым классицизмом новое архитектурное слово напрашивается в неороманском средиземноморском стиле.

Я буду надеяться, что храмы в неороманском стиле будут освещены не только светом нашего Солнца, но и светом чужих звезд.

Патриарх замолк а император вдруг вспомнил что до того как избрать стезю священства преподобный Максим – в миру Иван Спирович Паниакос из Одессы, считался самым многообещающим из молодых филосовов империи.

– Бесспорно. Но, что ты думаешь о проповедях митрополита Ираклийского Кирилла? – спросил вдруг император.

Патриарх покачал головой:

– Слишком быстро он поднимается. Боюсь, закружится голова…

– Хорошо, поглядим. Отдыхайте, Ваше Святейшество, а мне еще надо кое с кем встретиться.

Слегка поклонившись, император подошел к двери, но на пороге обернулся и внимательно посмотрел на патриарха.

– Я могу тебе чем-то помочь, святейший?

Но тот только покачал головой и устало прикрыл глаза.

⁂

Через час

Император лежал на влажном разогретом мраморе и рассматривал цветные стеклышки, вставленные в звездчатые окна высокого купола. Из одежды на нем было только белоснежное пушистое полотенце вокруг бедер, прикрывавшее ноги до колен. Омар прилег с другой стороны каменного восьмиугольника, головы друзей оказались близко, так что можно было вести тихую беседу. Если бы кто-нибудь в этот момент забрался на крышу бани и заглянул вниз, фигуры парильщиков напомнили бы ему стрелки часов, показывающих что-то около пяти: невысокий, весьма плотный левантиец – высокий, стройный и даже худощавый император…

– Хорошо у тебя! – пробормотал царь. – Главное, спокойно…

– Отдыхай, отдыхай, – отозвался Омар. – А повара пока потрудятся!

– Ты их особо-то не мучай, у меня еще часа три, не больше…

Имение, которое любил навещать император в редкие свободные часы, располагалось на самом острие Золотого Рога – там, где бухта мелела и суживалась, превращаясь в небольшую речку. Владения «Повелителя рыб», как часто называли хозяина, окружала невысокая живая изгородь, тянувшаяся почти на две мили. Здесь было все – дом, личная баня, гараж, аккуратная ферма и даже маленькая картинная галерея. Что и говорить, никто бы не признал сейчас в дородном и вальяжном Омаре Шарифе щуплого юношу, который сорок лет назад стоял на камнях Августеона в ожидании праздничного императорского выхода. По стародавнему обычаю представители городских «цехов» – если только это понятие еще имело право на существование – держали в руках образцы товаров, которыми могла гордиться Империя. Проще всех было кожевникам, чья продукция шла у туристов нарасхват: они несли на длинных шестах изящные сапожки и кошельки. Корабелы хвастались пластмассовыми и деревянными моделями катеров и скоростных паромов. Труднее было торговцам снедью: в толпе их подносы часто рассыпались, и растаскивались шустрыми мальчишками поэтому те, что побогаче, заказывали роскошные пластмассовые натюрморты, ярко раскрашенные и весьма аппетитного вида, но без вкуса и запаха. И весьма странно смотрелся в толпе «чревоугодников» смуглый молодой человек со сросшимися бровями и упрямым взглядом карих глаз, державший перед собой блюдо, источавшее ароматы жареной рыбы, зелени и лимона. Оно было уставлено картонными коробочками, и из каждой выглядывал хвост жареной ставридки, пучок зелени и краешек румяной булки. На коробочках красовалась надпись «Мега-Шар» на фоне голубого силуэта Константинополя. Соседи с удивлением косились на юношу, но каково же было их изумление, когда проходивший под шум музыки и гром хоров император Даниил вдруг повел носом, остановился и с интересом поглядел на Омара.

– Что это у тебя, друг? – спросил он.

– Еда для тех, кто спешит, государь…

– Ах, американское изобретение, – улыбнулся Даниил.

– Нет-нет, – засмущался молодой человек, – у них быстрая еда с каждым днем дороже, вредней и безвкусней, наша будет гораздо лучше…

Император чуть шевельнул бровью и проследовал дальше, но уже к вечеру Омар получил приглашение на аудиенцию – большую красно-лаковую открытку. Он быстро нашел общий язык с Даниилом. Молодой левантиец подкупал почти детской наивностью, сочетавшейся с природной добротой, открытостью и серьезностью. На Омара действительно можно было положиться, и скоро коробочки «Мега-Шара» стали мелькать во всех прибрежных городах Империи, затем добрались и до озерных местностей – всюду, где обреталась рыба.

– Ведь все очень просто! – объяснял левантиец. – Рыба должна быть свежей – раз, и масло нужно почаще менять – два. За этим будем следить. И пусть потом за нами угонятся те, кто кладет сосиски из крахмала в ватные пирожки!

Действительно, не прошло и нескольких лет, как босфорские ставридки, раскрытые, как книжка, и зажаренные до хрустящей корочки, стали известны всему миру. Впоследствии Омар сумел стать и молодому императору близким другом. Разглядывая довольно неуклюжие звездочки, прорезанные в белом своде бани, Олег думал о том, в какой архаической среде порой приходится существовать российскому императору. Вот эти смешные окошки в хамамах левантийцы делают уже лет восемьсот, не меньше. Только в том и разница, что стекла в них теперь вставляют прозрачные, а не из мутного киселя, как в старой Пруссе.

Император приподнялся и поманил пальцем банщика – молодого левантийца в форменном полотенце до колен. Тот быстро поднес тазик с мыльной пеной и принялся намыливать августейшее тело, попутно растирая его жесткой перчаткой. Это называлось «кесе» – древняя процедура, которую раньше совершали над воинами, вернувшимися из похода.

«Хорошо было им! – подумал государь Олег. – Они хотя бы знали, когда война окончена и можно позволить соскрести с себя старую кожу. А мы сейчас живем в преддверии нескончаемого похода, год за годом…» Император почувствовал, что приятные воспоминания готовы рассеяться, уступив место невеселым думам и тупой деревянной боли под сердцем. Он встряхнулся. Не время