– Ах, какие были площади, храмы, базилики, мастера лили прекрасное стекло, печатали монету, ткали шелка. Слава Изиде, моей покровительнице, что уцелели охотничьи термы на берегу Роны, помнишь, там, у самого обрыва?

При воспоминании о термах, что располагались на самой окраине города и о том, что там нередко происходило, у Домны перехватило дыхание. Яркий румянец залил ее щеки. Она инстинктивно повернула голову в сторону урны с прахом Севера и метнула быстрый взгляд на сестру, опасаясь, что та заметит ее смятение. Но увидев, что Меза также предавалась воспоминаниям, опустив голову и прикрыв веки, она облегченно выдохнула. А ее сестра печально сказала:

– Что же сокрушаться, дорогая, если твой муж после той великой гражданской битвы, что оставила рядом с городом груды тел легионеров римской армии, ограничил налоговые послабления для восстановления разрушенного величия Лугдуна.

– Нет, ты меня не поняла, – сказала Августа, – то было политическое решение, а я говорю сейчас о личном отношении. Каждый раз на подъезде к Лугдуну воспоминания о прошлом грызут мою душу. Если бы не мужчины, способные заставить меня забыться и заснуть без ночных кошмаров, я бы просто сошла с ума. Мой муж, вечная ему слава, никогда меня не упрекал за желания, может быть, не всегда уместные в длительных походах, уединяться с охраной, поскольку ценил мой здравый ум, который ему был куда более дорог, чем мое грешное тело. Последние годы у нас в семье если кто и мог оценить мои прелести и увидеть во мне желанную женщину, был совсем не Север, а скорее его сын Антонин Каракалла. Этот строгий юноша, окруживший себя личной охраной от страха быть убитым охранниками Геты, не обращает внимания на женщин и, похоже, питает такую же ненависть ко всем девицам, как и к своей жене Плавцилле, что сослал на остров с целью загубить несчастную. Только вот на себе я нередко ловила его пылкий взгляд, в котором читала нескрываемую разбуженную похоть.

– Успокойся, дорогая, – с ироничной улыбкой прервала Домну Меза, – не думай, что только ты напоминаешь ему о том, что он мужчина. Я заставала свою старшую дочь в его покоях не раз, правда, Соемия уверяла меня в его братских намерениях.

Юлия Меза умолкла и отступила к дальнему углу повозки, чтобы дать возможность сестре примерить еще одну пару обуви, украшенную камнями различных цветов, которыми были усыпаны даже каблучки. Тонкая, необычайно мягкая кожа сапожек плотно облегала щиколотки императрицы. Юлия Домна, поднявшись с кушетки, сделала несколько шагов взад и вперед и, похоже, наконец осталась довольна своим выбором. Искренние восторженные улыбки служанок были тому подтверждением. Домна снова присела, жестом приглашая сестру подойти ближе, откинулась на подушку и тихим голосом продолжала:

– Твоя дочь чрезвычайно дальновидная – всякое может случиться. Надеюсь, свидетелями их встреч наедине была не только ты. Уместно вспомнить, что Антонин Каракалла, первенец Севера, родился здесь, в Лугдуне, и сына своего Гету я начала носить в утробе здесь же, хотя рожать его пришлось в Риме из-за смены места службы Севера. Но это так, опять к слову пришлось, – Августа посмотрела на сестру. – Помню, дорогая, с каким усердием и интересом ты и я изучали в детстве историю Рима и Востока. Гражданские войны, что вели великие мужи империи в прошлом, были грандиозны. Великие битвы Юлия Цезаря против Помпея, Августа против Антония, где с обеих сторон сражались римские воины, особенно остро тревожат мое воображение, когда я перебираю пальцами старые монеты с выбитыми на них портретами героев тех памятных событий. Не думала, что стану свидетельницей похожих реальных событий именно здесь, совсем неподалеку, всего в трех римских милях от Лугдуна, где легионы моего мужа, прибывшие после долгого перехода из Паннонии и Иллирики, даже не успев встать лагерем и обжиться, приняли бой с Клодием Альбином, который привел на равнину Треву все свои британские легионы в полном боевом снаряжении. Тогда в кровавой битве сошлись между собой лучшие легионы непобедимой римской армии, числом более ста пятидесяти тысяч воинов. Крови было всюду столько, что земля под ногами хлюпала, куда не ступи. А какой запах был на следующий день! Зловоние погребальных костров, черный дым от которых накрыл плотной пеленой близлежащие леса, заставил всю живность бежать прочь. Жуткая вонь была сладковато-тошнотворной. Был февраль, погода стояла точь-в-точь, как сейчас, днем еще ничего, а по ночам холодно. Солдаты согревались, скучившись вокруг погребальных костров, которые тысячами полыхали все ночи напролет. Кровавые языки пламени взмывали в черное галльское небо. Даже волки выли от ужала далеко в лесах. Я тоже выла, не в силах совладать с дрожью. Тот страх поселился в моей душе надолго. Длившаяся пять лет гражданская война, в которой победил мой муж, последовательно уничтожив всех трех уже правивших императоров – Дидия Юлиана, Песцения Нигера и Клодия Альбина – завершилась здесь, в Лугдуне. Историки Рима и в первую очередь здравствующий по сей день Дион Кассий, назвали эту войну как по численности погибших воинов, так и по количеству сражений и длительности переходов, самой разрушительной и кровопролитной в истории Рима. Кассий не назвал расходы казны, а они были огромны. Тогда казна была пуста! А сейчас подвалы храма Сатурна полны серебра и золота. Когда такое было? Со времен Октавиана Августа, первого императора – никогда! У Траяна после разгрома Дакии, у Веспассиана и Тита после усмирения иудеев, пожалуй, было гораздо меньше. А при Марке Аврелии и Коммоде империя просто была разорена.

Все время, что императрица говорила, гладя в зеркала, которые держали в руках служанки, ее сестра, крутила, перебирая пальцами, крохотную золотую монету местной лугдунской чеканки. На аверсе монеты была отпечатана голова Клодия Альбина, Цезаря Римской армии, наделенного дважды властью консула. Борода и короткая стрижка Альбина на золотой монете были хорошо и рельефно прочеканены так, что луч света, пробившийся через крохотное окошко повозки, сверкал на мелких кудрях Цезаря и размытым бликом отражался на лице императрицы.

– Что у тебя в руке? – поинтересовалась Юлия Домна у сестры.

– Ауреус с изображением Альбина, – ответила та и протянула крохотный кружок золота сестре. Домна повертела монету в руках и перед тем, как вернуть ее обратно сестре, произнесла:

– Я много лет лично хорошо знала Альбина.

– А мне не довелось, – с сожалением сказала Меза, – хотя много о нем слышала.

Она взяла у сестры монету и положила ее на деревянный подоконник.

– Я знала его разного, – продолжала Юлия Домна, – с тех пор, как его приметил Коммод в качестве легата. Он был высок ростом, имел необычайно белокожее лицо, отсюда, кстати, и прозвище имел «Альбин».

Монета с изображением Клодия Альбина

Ее сестра добавила:

– А Песцений Нигер имел очень смуглое лицо, отсюда и прозвище «Нигер», – Меза сама была готова рассмеяться над своим замечанием, но вовремя сдержалась, поскольку громко подавать голос в помещении, где находился прах усопшего, не полагалось посвятившим себя упражнениям в добродетели матронам. – О, Диоскуры-спасители! О, Геракл, избавитель от зла! – взмолилась она. – Благороднейшие были воины, их любили народы Рима, а кончили жизнь одинаково, что Альбин, что Нигер.