Англо-парижское правительство не пожалело «королевского выкупа», чтобы её сжечь. Что сделал на самом деле Карл VII для того, чтобы «выкупить её жизнь»?

Оба раза, в обоих своих письмах Университет ссылается лишь на слухи о каких-то попытках «наших врагов» («как говорят»…). В декабре месяце этот же слух в своей переписке с Венецией упомянул Джустиниани:

«Дофин отправил (к бургиньонам. – С. О.) посольство сказать им, чтоб ни при каких условиях они не соглашались на это дело (выдачу Девушки англичанам. – С. О.), грозя им в противном случае такими же репрессиями над их сторонниками, находящимися в его руках».

Но в дальнейшем, уже после её смерти, Джустиниани сообщал также: «Говорят, что англичане уже два или три раза собирались сжечь её как еретичку, но мешал этому дофин, доведя до сведения англичан сильные угрозы» (в частности, грозил будто бы репрессиями над английскими женщинами!). Это явно не соответствует ничему: Девушку сожгли, как только по ходу процесса явилась возможность это сделать, – никакое вмешательство Карла VII не отсрочило её смерть ни на один день.

И первый слух – о попытках выкупить её у бургиньонов или вообще помешать её выдаче – сам по себе не достовернее второго: чрезвычайно похожие, оба они являются лишь отражением того, что естественно, казалось общественному мнению самым правдоподобным.

В эту же категорию входит ещё, наконец, упоминание Энеа-Сильвио Пикколомини о том, что Карл VII «с великой скорбью пережил смерть этой девы». И всё.

Никаких архивных документов, никаких указаний хроник, в том числе официальных арманьякских, например Жана Шартье, никаких упоминаний на процессе Реабилитации не существует о том, чтобы Карл VII сделал какие бы то ни было попытки её спасти.

Между тем Карл VII мог, во-первых, предложить за неё выкуп. Предложить нужно было, конечно, «не жалея средств» (как писал Желю), а средств у него не было – но он мог обратиться за средствами к своему населению, как английское правительство обратилось к нормандским штатам за средствами для её покупки на убой. И он мог, в противовес Сорбонне, организовать через своих клириков пропагандистскую кампанию в том смысле, что недопустимо отказывать военнопленной в праве выйти на свободу за выкуп, мог громко протестовать против претензии явных политических врагов вести против неё церковный процесс.

Через своего собственного канцлера Режинальда Шартрского он мог и в самом начале, и потом в любой момент во время процесса вмешаться в манипуляции Кошона: в качестве архиепископа Реймского Режинальд был прямым начальником епископа Бовезского, и ничто не препятствовало ему объявить, что тот не имеет никакого права судить Девушку, будучи её смертельным врагом. На этом основании Девушка во время процесса сама требовала отвода Кошону, но инквизиционное право (мы будем об этом говорить) давало Кошону формальную возможность пройти мимо протестов самой обвиняемой; зато запрет, наложенный его вышестоящим начальником, или гарантии права, которых тот потребовал бы, поставили бы Кошона в чрезвычайно затруднительное положение.

На том же самом основании и путём энергичного утверждения невиновности Девушки можно было сделать, по крайней мере, попытку остановить инквизиционную машину путём представлений в Риме. Верно, что отношения буржского правительства с Римом были очень плохими. Но разрыва сношений не было. Напротив, в ноябре – декабре 1430 г. Св. Престол предложил своё мирное посредничество в англо-французской войне, и переговоры об этом опять шли в последние недели жизни Девушки, в апреле – мае 1431 г. В прекращении войны Рим был на самом деле заинтересован, и ничто не препятствовало буржскому правительству энергично потребовать в виде предварительного условия каких-то хотя бы временных мер против пристрастного церковного суда.

Наконец, имелось ещё одно средство, едва ли не безотказное: во весь голос апеллировать к Собору, который начинал собираться в Базеле. Руанские судьи этого и боялись больше всего. Девушка сама апеллировала к Собору, но её голос буквально задушили, не внесли её слов в протокол. А вот заглушить голос буржского правительства никто бы не мог. У всех ещё было свежо в памяти, как Польша с полным успехом затянула дело Фалькенберга, апеллировав к Собору, который должен был собраться ещё только через пять лет. Ещё лучше помнили во Франции бесконечную волокиту по делу Жана Пети. Бесконечная канитель получилась бы, конечно, и тут, а тем временем Девушка была бы жива. И невозможно поверить, чтоб у Карла VII не оказалось достаточно образованных и пристойных клириков типа Желю, способных драться на Соборе по делу Жанны д’Арк, как Жерсон дрался по делу Жана Пети.

Всё это было возможно – конечно, при известном напряжении. Притом всё это нужно было делать шумно: в итоге речь во всех случаях шла о том, чтобы сорвать морализирующую вывеску, под которой готовилось убийство. И если нигде не сохранилось никаких следов ни от одной из этих мер, то это значит, что буржское правительство никаких мер не приняло.

Из двух счетов арманьякского казначейства видно, что в середине марта 1431 г., когда Девушку судили в Руане, Бастард Орлеанский действовал в Нормандии «по ту сторону Сены» «с целью провести два тайных предприятия против наших врагов». Ничего больше об этом не известно. Мне кажется, довольно рискованно заключать, что одним из этих двух «предприятий» было поручение от буржского правительства: сделать попытку ворваться в Руан и освободить Девушку. Буржское правительство имело и упустило возможности во всяком случае более серьёзные, чем такая нелепая попытка ворваться в Руан в то самое время, когда там одновременно находился Генрих VI и шёл суд над Жанной д’Арк.

Единственная реакция правительственных арманьякских кругов, которую мы знаем достоверно, – это послания Режинальда Шартрского городу Реймсу о том, что «Девушка Жанна не желала слушать никого и всё делала по собственному усмотрению», что «Бог допустил гибель Девушки Жанны, потому что она… не делала то, что ей повелел Бог, а осуществляла свою собственную волю».

Ничего другого доказать нельзя: канцлер Карла VII отрёкся от неё громогласно, едва она была взята в плен, и после этого буржское правительство предпочло не прилагать особых финансовых усилий, не связываться с Инквизицией, не осложнять и без того трудных отношений со Св. Престолом, не поднимать истории на Соборе— вообще никак больше в это дело не вмешиваться. Король Франции и его Совет уже в августе 1429 г. предпочли Дочери Божией «человеческую мудрость», и в 1430–1431 гг. у них не было никакой охоты ломать копья из-за несносной девчонки.

Перед катившейся на неё волной садистской ненависти она стояла совершенно беззащитной.

* * *

* * *

Уже в первые дни её плена Иоанн Люксембургский отправил её в свой замок Больё на расстоянии однодневного перехода от Компьени: её стерегли всё время, но пока она считалась военнопленной, с ней обращались прилично. Д’Олон, взятый в плен вместе с нею, получил даже разрешение остаться при ней.

Всем своим существом она рвалась продолжать своё дело. Ей хотелось верить, что Бог послал ей только временное испытание, – как ещё и в Руане она говорила: «Помогай себе сам, и Бог тебе поможет… Если бы я увидала дверь открытой, я сочла бы, что это Сам Господь разрешает мне уйти».