В жизни Девушки это были последние знаки человеческого участия.

Едва получив известие о её выдаче, Университет обратился 21 ноября с письмами одновременно к королю Англии и к Кошону, требуя начать процесс как можно скорее. Кошона Университет даже упрекал в чрезмерной медлительности:

«Мы удивлены столь значительным промедлением в вопросе об отправке этой женщины, обычно называемой Девушкой… тем более что в настоящее время она, как говорят, находится в руках короля, государя нашего. Когда происходит дерзновенное покушение на догматы католической веры, христианские государи в своей ревности об интересах Церкви и веры обычно передают обвиняемого церковным судьям, дабы те занялись им и наказали без промедления. И, несомненно, если бы ваше преосвященство проявили больше энергии в этом вопросе, дело вышеназванной женщины уже разбиралось бы церковным трибуналом. Соблаговолите действовать с величайшей энергией, дабы эта женщина была как можно скорее передана в ваши руки или в руки владыки Инквизитора».

Оставалось решить, где её судить. Университету по-прежнему очень хотелось, чтобы процесс происходил в Париже при его непосредственном участии и под его надзором.

«После этого соблаговолите повелеть доставить её под надёжной охраной в этот город Париж, где имеется много мудрых и учёных людей».

Ещё более настойчиво Университет писал об этом же королю Англии:

«Нам представляется весьма подходящим доставить эту женщину в город Париж, дабы вести её процесс внушительно и надёжно. Ибо обсуждение, ведущееся магистрами, докторами и другими знатными людьми, имеющимися здесь в большом количестве, получит больший отзвук, чем в любом ином месте».

Конечно, английское правительство понимало, что в предстоявшем процессе основную роль должны были играть эти университетские клирики, с такой поразительной чистосердечностью называвшие сами себя «великим множеством» «мудрых», «учёных» и «знатных» людей. Во всех случаях Девушку должен был судить самый блестящий представитель Университета, Кошон, при содействии университетских кадров и обязательно при участии всего Университета в целом. Но для этого всего не было надобности организовывать процесс в самом Париже. По соображениям военной безопасности английское правительство предпочло провести его в Руане. При шаткости положения в Париже именно Руан оказывался теперь форпостом английского владычества. Именно в Руане поселили теперь маленького короля Генриха VI, и одно это вызывало уже максимальную концентрацию военной силы. В Руане ничего не могло «произойти». И присматривать за ходом процесса английскому правительству было легче в Руане, поскольку оно само находилось тут. Церковной же оппозиции в Руане также не приходилось ожидать: прошедший через «чистки», составленный в основном из университетских же кадров, обласканный английской властью, руанский клир представлялся вполне благонадёжным. И Бедфорд, следуя обычной клерикальной политике Ланкастеров, загодя скрепил ещё эти связи: 23 октября он лично вошёл почётным членом в состав руанского капитула.

По церковному праву процесс, ведущийся епископом Бовезским, должен был бы протекать в его собственной епархии, но об этом не могло быть речи: Бове находилось в руках Карла VII, и Кошон не мог там показаться. Но в том и была сила питомцев Парижского университета, что они умели найти формально законный выход из любого положения. Кошон мог вести процесс в любом месте, получив на то специальное разрешение от местных церковных властей.

В Руане архиепископская кафедра была вакантна, и Кошон сам на неё метил; уже годом раньше, 15 декабря 1429 г., его кандидатура на этот пост была даже поддержана Бедфордом перед папой. Но в ожидании решения право предоставить ему экстерриториальность в Руане зависело от Руанского капитула. Лично Кошона капитул недолюбливал: летом 1429 г. Кошон пытался обложить нормандский клир тремя десятинами (одной для папы, двумя – для английского правительства), чем вызвал резкий протест. Но тот вопрос, который ставился перед Руанским капитулом теперь, являлся, очевидно, пробным камнем лояльности по отношению к английской власти, не затрагивая в то же время никак его денежных интересов. На этот раз капитул и не стал чинить никаких препятствий. 28 декабря 1430 г. он без всяких прекословий предоставил Кошону экстерриториальность для суда над Девушкой, которая к этому времени уже была привезена в Руан.

Из Кротуа её на барже перевезли морем в Дьепп и оттуда доставили в Руан. Там её заключили в Буврейском замке, построенном некогда Филиппом-Августом для противостояния англичанам и превратившемся теперь в оплот английского владычества во Франции. Её темница находилась в одной из двух башен, «расположенных со стороны полей», от которой теперь остался только фундамент. Некоторое общее представление о Буврейском замке всё же даёт сохранившаяся главная его башня, та, где 9 мая 1431 г. был устроен застенок, в который привели Девушку.

Целый ряд свидетелей рассказывает, каким было заключение.

Пять каменных ступеней вели в её камеру, – довольно тёмное помещение», по словам Изамбара (свет проникал через бойницы, узкие, как щели). Скованная всегда по рукам и ногам, она находилась под постоянным надзором пяти английских солдат, не оставлявших её ни днём ни ночью. Большинство свидетелей видели её лежащей на постели, прикованной за ноги цепью к огромному бревну (цепь крепилась к бревну замком).

Массье говорит: «Кузнец Этьенн Кастий рассказал мне, что соорудил для неё клетку, в которой она должна была стоять, прикованная за шею, за руки и за ноги, и что в этом состоянии она находилась с того момента, как её привезли в Руан, и до начала процесса», т. е. около двух месяцев. О том, что клетка была сооружена, говорит и священник Тома Мари и «думает, что она была в клетку заключена». Руанский житель Пьер Кюскель, случайно проникший дважды в её камеру до начала процесса (он был каменщиком и что-то там ремонтировал в замке), говорит, что видел клетку, но сама Жанна была прикована к постели. Надо думать, что этой пытке её подвергали не всё время, а может быть, запирали в клетку на ночь. После начала допросов (21 февраля) клетки никто больше не видел – иначе Жанна, вероятно, не дожила бы до казни. Оковы, цепь и бревно остались. По словам же Маншона (который, правда, говорит только «по слухам»), вместо заключения в клетку её стали теперь на ночь по всему телу обвязывать железной цепью.

До конца, до последнего дня её жизни продолжалась и пытка присутствием английских солдат. По всему городу говорили, что эти солдаты над ней издевались, мучили её, будили по ночам, пугали, что сейчас её убьют. Массье, по долгу службы постоянно ходивший к ней в тюрьму во время процесса, на издевательствах настаивает в особенности. Маншон, сидевший на процессе главным нотариусом, совершенно категоричен: она жаловалась самому Кошону и другим, «что стража пыталась её изнасиловать и что по ночам она не решается раздеваться». Если бы покушение удалось, то из этого на процессе получился бы скандал, который невозможно было бы замять, и комендант замка граф Уорвик грозил своим стражникам репрессиями, как будто даже сменил двух из них, но отвратительное присутствие и издевательства продолжались и достигли своего пика в последние дни.